На другой день началась атака. Вдоль шоссе Минск — Москва наносил удар 12-й танковый полк, с севера 175-й мотострелковый (где я служил), а с юга 6-й мотострелковый. Наш натиск был неожиданным для противника. В результате короткого ожесточенного боя мы вышибли фашистов из Толочина. Дивизия в течение суток удерживала город и этим оказала помощь второму эшелону войск 20-й армии, создавшему оборону на восточном берегу Днепра. За образцовое выполнение боевых заданий и проявленные при этом доблесть и мужество свыше трехсот бойцов и командиров были награждены орденами и медалями”

Наше соединение, — продолжал Ваня, — одним из первых в войну стало гвардейским. А командиру дивизии полковнику Якову Григорьевичу Крейзеру было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

В середине июля 1941 года, ведя непрерывные ожесточенные бои, наша дивизия оказалась в полном вражеском окружении. Комдив Крейзер был ранен и отправлен в Москву. Каждый полк самостоятельно стал прорываться из окружения. Были ли предатели? Да, были! С поднятыми руками они шли к немецким позициям. В спину мы им не стреляли. Все были в шоке. Я оставался среди тех, которые всеми силами пробивались к своим. Шли ночами, питались лесными ягодами, сыроежками, зернами поспевающей пшеницы, раненых несли на руках. Забыть не могу, как однажды ночью, тихо, маскируясь под немцев, прошли через село мимо немецких патрулей. Вышли к своим у Смоленского плацдарма. К этому времени наш комдив Крейзер вернулся после операции. Остатки дивизии были переформированы и снова пошли в бой, сражаясь ожесточенно и не думая о смерти. Ближе к осени фашисты снова взяли нас в кольцо и загнали в огромное лесное болото. Почти сутки мы стояли в воде, а они обстреливали нас из минометов. Не всем, конечно, удалось выжить, но мы снова вышли из окружения и влились в свою дивизию, находящуюся на переформировании.

В этот период я заболел и какое-то время пролежал в полевом лазарете с высокой температурой и воспалением суставов.

С 1942 года я стал старшим фельдшером мотострелкового батальона 150-й отдельной Киевско-Коростеньской танковой бригады. Был ранен. После излечения воевал на Западном, Брянском и 1-м Украинском фронтах. Принимал участие в боях за Орел, Киев, Варшаву».

Двадцатилетний военный фельдшер постоянно пребывал в атмосфере неимоверного страдания людей: оторванные руки и ноги, разбитые черепа, вспоротые животы, стоны умирающих, реки крови, захлестывающие его. Каждодневная тяжелая работа заключалась в спасении людей от смерти. Не часы и дни, а месяцы и годы они неизвестно где и когда спали, ели, спасались от бомбежек, обстрелов, сами стреляли, бежали, хоронили друзей.

«А медалью “За отвагу” за какое отважное действие тебя наградили?» — спросила я. «За всё, — ответил он. — Вот, например, наш батальон только что отступил, оставив село. Комбат говорит мне:

“Слышь, доктор, там, на окраине у сарая, лежат человек тридцать раненых. Надо бы их забрать!” Пришлось (я, санитар и шофер) на машине ЗИС-5В ехать к сараю на вражеской территории и грузить раненых, как дрова, в кузов, под обстрелом конечно. Довезли живых, умерших и машину сохранили.

Как я узнал после войны, эти машины, имеющие хорошую проходимость, облегченные, простые в управлении, прямо с конвейера своим ходом шли на наш фронт. Героические рабочие Московского автозавода ЗИС изготовляли их по сто штук в день и грузили своими же боеприпасами. Конечно, они внесли свой вклад в разгром фашистов на подступах к Москве».

«А теперь, — взволнованно сказал муж, — я должен поведать тебе один из моментов моей жизни, тайну, хранимую полвека.

Ожесточенные бои велись с переменным успехом. Следуя за войсками, мы то развертывали, то свертывали свой полевой подвижный палаточный госпиталь. Командовал им майор, немного старше меня по возрасту. Он был решительным командиром, талантливым хирургом, вежливым и добросердечным человеком. Мне посчастливилось какое-то время работать с ним рядом. Из операционной не выходили сутками. Спали сидя или как удастся в короткие паузы между операциями. Он многому научил меня и в жизни, и в медицине. Я любил его, как старшего брата. Не единожды мы были обязаны друг другу своей жизнью. Вот в те-то дни я решил учиться, чтобы стать похожим на него.

Как-то при обстреле загорелась наша палатка-операционная. Осколок мины впился в мою ногу. Доктор мгновенно подхватил и вытащил меня. Далеко отойти мы не могли и свалились оба в глубокую воронку. Тут же раздался взрыв, не оставивший от палатки никакого следа.

Однажды серым мокрым днем, где-то под Мценском, мы отступали. Немцы буквально по пятам преследовали нас. Большая машина с имуществом госпиталя и с персоналом застряла в разбитой колее. Немцы наседают, мы вытащить машину не можем. Тут я выпрыгнул, схватил какой-то чемодан из кузова и бросил его под колесо. Машина выбралась. Я еле успел вскочить на подножку, а доктор кричит мне: “Что ты наделал! Там мой диплом!”

Потом мы потерялись в войне. Последняя встреча с ним была случайной, когда я приехал в наш институт, чтобы узнать, в какую группу зачислен. В толпе вдруг кто-то обнял меня. Это был тот доктор, диплом которого я бросил под колеса. Мы были рады друг другу до слез, но он торопился на поезд в Ленинград и успел только попросить меня взять под защиту его невесту в группе номер три. Среди абитуриентов я не мог разглядеть тебя, но тут же отправился в деканат и перевелся в эту группу. Остальное ты знаешь.

Мы оба потеряли дорогого и любимого человека. После ареста и гибели своего жениха ты тяжело заболела. Я пытался помочь. Почему молчал столько лет? Да потому, что он был таким же врагом народа, как мы с тобой. Объявить себя его другом значило погубить себя и тебя. Потом прошли годы, и в нашей счастливой жизни я не мог тревожить твою так долго не заживавшую сердечную рану. Прости! Его светлый образ живет в моей душе всегда».

В моей памяти и в сердце образы этих самых дорогих людей, героических и прекрасных, останутся до конца дней.