— Ну и бес же Туламат-ака! Как подковырнул! — Камбар явно был доволен.

Шербек вспомнил грустные глаза Кузыбая, и ему стало жалко парня.

— Туламат-ака, зря вы его так.

— Э, ака, да вы ничего не знаете, — сказал Камбар, таинственно улыбаясь.

Позже, когда все улеглись, накрывшись ватными чапанами, Туламат снова вспомнил Кузыбая.

— Знаешь, братишка, — приподнявшись на локте, Туламат повернулся к Шербеку. — Горе чабану, если на пастбище он выехал без жены. Целыми днями смотрит за овцами, а придет — некому даже чашки горячей шурпы перед ним поставить! Что это за жизнь! У этого растяпы Кузыбая такая жена: красится, мажется, сидит целыми днями перед зеркалом, в горы ехать не хочет, боится, что лицо загорит. Был бы ребенок, тогда другое дело: мол, в горах тяжеловато будет. Оставил молодую жену, а в кишлаке разные разговоры: один ругает его, другой — ее. Кто их разберет!

— Суванджан уж говорил ему: что это за подруга, с которой спишь на одной подушке, если в такое время не поддержит? А он и в ус не дует, — вмешался в разговор Камбар.

— Действительно, кто же тут виноват? — Шербек невольно вспомнил грустную песню Кузыбая. — Может, он действительно несчастлив? Вот Суванджан нашел свое счастье: завоевал авторитет честным трудом, нашел любимую, по-настоящему близкого человека, хозяйство — полная чаша, душа спокойна. Наверно, Кузыбай еще больше чувствует одиночество, глядя на счастливую жизнь друга. Кто же не ищет счастья? Да только ищут его по-разному. Вон хотя бы Юлдаш. И он тоже говорит о счастье. У него ни в чем нет недостатка: ни в еде, ни в одежде. И сам неплохой человек. А попробуй заикнись, что раз кобылы колхозные, то и доход от кумыса должен идти не в свой карман, а на общую скатерть — в колхозную кассу. Назовет тебя скрягой, возненавидит на всю жизнь. Много еще таких людей, для которых радость — поживиться за счет других. А отнимешь у них эту радость — будут считать себя несчастными, неудачниками. Нелегко бороться с такими, а бороться надо беспощадно, невзирая на лица...

С горы Тысячи табунов дует прохладный ветерок. В воздухе стоит пряный запах горных цветов. Иногда в шуме далекого водопада слышится слабый звон колокольчика. В воображении Шербека предстал серый вожак — козел Суванджана: его рога будто искривленные клинки, походка величава, на шее колокольчик. Сколько неприятностей принес ему этот взбесившийся козел! А может, наоборот, упрямство этого вожака помогло его сближению с Нигорой! Разве не из-за него он сломал руку, упав с лошади, а Нигора, бросив теплый дом, устремилась в горы, чтобы помочь пострадавшему?

Мысли о Нигоре не давали Шербеку заснуть. На рассвете он вышел из шалаша и сказал Айсулу, подметавшей возле очага:

— Когда Суванджан и Туламат-ака встанут, скажите им, пусть едут в Песчаное кочевье и заберут с собой весы, ножницы, мешки.

Айсулу даже не успела сказать: «Куда это вы без завтрака?», как Шербек вскочил на своего гнедого и поскакал к горе Тысячи табунов.

Холодный ветер обжигал лицо, под копытами лошади чавкала грязь от растаявшего снега. На том берегу бездонного Азабсая кривые клыки гор еще затянуты туманом. По правую руку — пастбище Темиркапка — Железные ворота. Оно уже озарилось солнцем, запестрело первыми весенними цветами. Шербек слышал, что там свободно можно разместить десять отар овец; нужно осмотреть это пастбище, и если на нем действительно много травы, перегнать туда колхозные отары.

Недалеко от этого пастбища пещера Каменной красавицы.

«Если Нигора захочет, отправимся осматривать пастбище вместе, под предлогом поглядеть на Каменную красавицу», — подумал Шербек.

Обогнув гору Каракуш, Шербек спустился в кочевье и увидел, что три женщины стоят подле юрты Юлдаша и о чем-то оживленно разговаривают. Нигоры среди них не было. Шербек с тревогой посмотрел на Уринбуви. Она поняла его без слов.

— Уехала, — сказала Уринбуви, махнув в сторону Куксая. — Получила телеграмму из кишлака и сразу же уехала.

Шербек остановился в растерянности...

Накануне приезда Шербека, утром, когда Нигора пришла в палатку Юлдаша проведать больных, Юнуса на месте не оказалось. Уринбуви виновато объяснила, что он отправился помогать стричь овец.

— Говорю, Нигора не велела вставать, а он говорит: «Нет у меня жара, здоров как лошадь», и был таков...

Нигора хотела было сказать, что лучше бы еще дня три-четыре ему полежать, но промолчала. «Будь что будет, — решила про себя, — после свадьбы не бьют в барабан».

Вчера Нигора съездила в ближние кочевья, поставила там капканы на мышей и сусликов, предупредила чабанов, чтобы присматривали за капканами. Один из молодых чабанов, увидев капканы, посмеялся:

— Я слышал, что яд змеи — лекарство, а какое же лекарство у мышей и сусликов?

Нигора серьезно ответила:

— Может быть, мыши заразили бруцеллезом твоего отца, это мы и хотим выяснить.

Парень сразу перестал смеяться и предложил свою помощь.

От этого кочевья до кочевья Суванджана рукой подать. У Нигоры мелькнула мысль проехать туда, но она тут же отбросила ее, еще скажет кто-нибудь: «Ишь, прискакала вслед за Шербеком».

К вечеру в кочевье прибыл Джанизак-аксакал. Не ответив на приветствие Уринбуви, он прямиком направился к очагу. Разворошил наколотые дрова.

— Что случилось, дедушка? — удивилась Уринбуви.

— Кто-то, чтобы руки у него отсохли, срезал арчу на вершине Караташ. Недавно видел, как переливалась голубизной. Это кто-то из вашего кочевья, больше некому. Ах, поганые, добра не понимаете. Что, мало вам сухих веток и кизяка? Сами ни одного дерева не вырастили, так хоть бы берегли те, что есть. Ух, бесстыжие!