С трудом пробивается рассвет, но, кроме Шербека, все уже на ногах. Туламат и Суванджан бродят по загону. Они отделяют длинношерстных ягнят и связывают их вместе веревкой.

Потом Суванджан начинает точить ножницы, от усердия высовывая кончик языка каждый раз, когда лезвие касается точильного камня. Он выглядит молодцевато, будто всадник на козлодрании: поверх сапог надеты зеленоватые брезентовые штаны, на голове белый войлочный колпак, на поясе висит длинный нож в ножнах. Тут же на корточках сидит Туламат. Он мастерит из палок треножник для весов.

Шербек направился к роднику, чтобы умыться, и встретил Айсулу. Может, из-за тяжести двух полных ведер круглое, цветущее лицо ее пылало. «Счастливый, оказывается, Суванджан, здорово похорошела его жена», — подумал он и предложил помочь донести ведра. Айсулу еще больше зарделась и поспешно возразила: «Что вы, я сама».

Родник, кипя и волнуясь, выбивался из-под двух пожелтевших валунов, облокотившихся друг на друга. На дне его желтоватые и красноватые камешки, шальная вода будто вырвала их из самого сердца горы и раскидала по всему пути.

У самого берега расцвел куст шиповника. Шербек глубоко вдохнул сладкий аромат, и ему вспомнились кусты белых роз, что растут у него под окнами. Однажды он увидел белые розы в руках Нигоры и сейчас же посадил кусты таких же роз у своего дома.

Где-то невдалеке раскатисто застрекотал «горный дехканин» — так в народе называют сороку. Перетаскивая орехи, семена кустарников и деревьев, она по пути теряет их, а потом в горах, в самых неожиданных местах появляются рощи и заросли кустарника.

Услышав голос птицы, Шербек вздрогнул от неожиданности и быстро скинул халат.

— Ой-ей-ей! Недаром так и назвали этот родник! До чего же холодная вода!

Когда Шербек поднялся к стойбищу, там уже собрались чабаны и табунщики. Юлдаш и Кузыбай тоже были здесь.

Суванджан обрадовался приезду помощников. Он быстро расставил их по местам, и работа закипела.

— Ну-ка, братишка, взвесь-ка!

Это первым подошел к весам Туламат.

Шербек взял узел с шерстью из его рук и подвесил на крюк треножных весов.

— Двести пятьдесят граммов.

— Я думал, не меньше двух с половиной килограммов. Смотри-ка, ну, настоящий пух, а? — Туламат вывалил шерсть в канар и отобрал среди связанных ягнят одного, у которого шерсть была подлиннее и погуще, чем у остальных.

Кузыбай развязал остриженного ягненка, тот поднялся на дрожащих ногах, постоял в растерянности, потом, подпрыгнув, помчался разыскивать мать.

— Рад без памяти, что освободился. Смотри, как улепетывает, — сказал Кузыбай, провожая взглядом убегающего ягненка.

— Шербек, пиши, сынок, — сказал Юлдаш, глядя на металлическое клеймо лежавшего перед ним ягненка. — Сорок два, сорок пять...

Шербек записывает в тетрадь номер ягненка и фамилию того, кто стрижет.

— Белый, — диктует Юлдаш.

Шербек в графу «Цвет» записывает «Белый».

Юлдаш измеряет линейкой шерсть у лопатки ягненка:

— Семнадцать!

Шербек записывает.

Юлдаш, положив ножницы, что-то подсчитывает, загибая пальцы.

— Ты что подсчитываешь? — спрашивает Туламат.

Тебе не обязательно знать.

Юлдаш обращается к Шербеку:

— Сынок, вы сказали, что десять килограммов — это восемь сотых трудодня?

— Да.

— А если настригу двадцать килограммов, то запишете одну и шесть сотых трудодня?

— Совершенно верно.

— Я так и знал, длинный, что ты уже подсчитываешь доходы, — заметил Туламат.

— А тебе какая забота? Ты слышал когда-нибудь такое: «Каждому по труду»? Потрудился — и получу согласно труду...

— Туламат-ака расстроен, что не может угнаться за вами! — рассмеялся Шербек. — Ну-ка, Юлдаш-ака, покажите молодежи, как нужно работать. Кузыбай, Шавкат, принимайте вызов!

— Могу их научить не только ягнят стричь, — разгорячился Юлдаш. — Эх, Туламат! Только одного остриг! Под твоими усами можно разбить шалаш и выспаться в нем!

— Ай, молодец! Здорово вы его! — с восторгом закричали вокруг.

Время приближалось к полудню, когда появился Камбар со своей отарой. Глядя на растянувшуюся отару, Шербек подумал: «Первый раз после смерти Бабакул-ата мы нарушаем его метод. Бабакул никогда днем, а если было возможно — даже вечером, не пригонял в кочевье отару, которая паслась на лугу. Он говорил так: «Нетронутая трава овце жир прибавляет. Поеденная трава — болезнь прибавляет».