На заборе висел большой, вручную написанный плакат.

Он читал этот плакат и радовался, как хорошо он понимает текст. Кто-то под большими буквами плаката подписал карандашом:

Заявите о лошадках, потеряете их.

Он читал, и все ему казалось таким забавным, что он долго сотрясался в радостном и беззвучном смехе. Он вспомнил вдруг о старых временах, когда еще ходил с ранцем за спиной, вечера с песнями, разные истории, которые они любили рассказывать и во время которых конца краю не было веселью; он читал снова и снова эти несколько строк, читал их так хорошо, что, даже когда он и отвернулся, они все еще оставались в его памяти. Работа на строительстве плотины, а плотину строили против воды. Он знал, что не любит воду, он ненавидел ее, хотя причина этой ненависти и оставалась для него в тумане. Он представил себе полуденный жар, парни лежат в тени деревьев, едят хлеб с салом.

Он услышал голоса, вероятно, они звучали давным-давно, но он только теперь обратил на них внимание — приближались босые, оборванные ребятишки, один из них нес на рукоятке от вил лохмотья голубой рубашки, другой на палку насадил ботинок без подошвы: «Адам — первый человек! Адам — первый человек!» Вот уж много лет ребятишки кричали ему вслед эти слова, но хуже всего было другое — он действительно не знал, не мог вспомнить, как долго он живет на свете и были ли хотя бы в детстве вокруг него какие-нибудь еще люди или воистину он был первым человеком, как они утверждали.

Он крикнул им:

— Эй вы, медведи-увальни, лошади вы неподкованные.

И дети смеялись и радовались.

Но думал, он только о высоком дереве, под которым будет сидеть со всеми остальными, будет говорить с ними, а они будут рассказывать историю за историей, он и сам пытался придумать какую-нибудь историю, которую сумел бы им рассказать, но так ничего и не придумал. Однако это не испортило ему настроения — там, где он бывал, люди всегда говорили сами, и ему не приходилось ничего им рассказывать.

— Полежим в полдень под деревом, как тогда, а?

— Как когда?

Он пытался вспомнить.

— Ты всегда как-то странно спрашиваешь, — сказал он. Он-то видел перед собой совершенно отчетливо это дерево и под ним спящих людей. Женщин с загорелыми ногами, светлые волосы на выгоревшей летней траве, и вдруг он почувствовал страшную, сжимающую сердце тоску.

В церкви было уже полно народу. Молнар пробился вперед, Адам остался в уголке у дверей, сжал руки и опустил голову. И если бы бог смотрел с высоты, он ничего бы не увидел, кроме копны его бесцветных, взъерошенных волос.

Люди вокруг прислушивались к проповеди. Но он воспринимал не отдельные слова, а скорее общий смысл речи, который, однако, не рождал в нем ничего приятного. Ему казалось, что священник тоже говорит о строительстве, но говорит почему-то зло и даже грозит всем собирающимся там работать, говорит, что они останутся без земли и без хлеба. Что за бессмыслица! Как можно остаться без земли, если мы по ней ходим? А может, и правда ее кто-нибудь отнимет, испугался он; что, если б отняли всю землю и осталась бы только одна вода? Все существо его охватила тоска.

«Будьте смиренны! Откажитесь от гордыни! Не выступайте против помыслов небесных!»

Он был так испуган, что не мог вспомнить ни единого слова песни, которую потом все пели.

Служба кончилась, он двинулся вслед за остальными и подошел к красному, все еще не достроенному домику, где людей дожидался Смоляк с каким-то крупным человеком в городском платье. У Адама не хватило отваги подойти к ним, но он каким-то образом понял, что тот пришел сюда с Молнаром от реки, и, видно, не зря рассказывал ему Молнар о строительстве, и что, вероятно, надо здесь постоять и дождаться его, и поэтому Адам все стоял и стоял и видел, как все остальные молча проходят мимо; прошли все, и вот он остался только с этими двумя.

Смоляк сказал:

— Эта плотина, да это же будет настоящее благодеяние для всего села, пан инженер! Вы даже представить себе не можете, какие бедствия терпим мы от воды. И люди даже заработают на строительстве. Наконец-то им не придется уезжать бог знает куда за деньгами.

Пыльная белесая дорога притягивала к себе свет так, что слепило глаза. Инженер закурил сигарету, на крышу тихо опустился аист, воздух был неподвижен, издали доносился звон какого-то несуществующего колокола.

— У меня нет впечатления, чтоб ваши люди особенно интересовались этой работой, — наконец ответил инженер.

Адам понял, что здесь ждали людей, а они не пришли.

Так же и он всегда ждал людей, а они все не приходили. И он проникся сочувствием к этим двум, проникся стремлением помочь им — ведь человек должен помогать тем, кто ждет помощи.

И вот он подошел поближе.

— Это… вы… пан, — забормотал он, — вы будете строить?

— Адам! — окликнул его Смоляк.

— Я — Адам, — подтвердил он, — первый человек. — И он неуверенно засмеялся.

— А вы что, хотите работать на плотине? — спросил его инженер.