Алексей Михайлович поманил Артамона Сергеевича к себе:

— Из Нижнего пишут?

— Пишут, государь. Всё слава Богу! Гарей больше не было.

— Ладно, — кивнул царь. — О прочем после. Слышь, как Фёдор-то вызванивает?

Звоны царевич строил печальные, вечерние, но проходился поверх густым самым тоненьким колокольчиком. Было слышно — смеётся. Смеётся, да и только.

Царевны стали подходить к корыту, брали стерлядей, с помощью слуг прикалывали к жабрам жемчужинки и пускали в пруд. Царевич Иван тоже получил стерлядь. Прижал к груди, дотащил до первой ступени. Ему говорили «пускай», а он держал. Вдруг рыба хватила своего мучителя хвостом по носу, освободилась и уплыла. Царевич моргал глазами, не мог сообразить, расплакаться ли ему или засмеяться. Все засмеялись, и он засмеялся.

К отцу подошёл Фёдор. Алексей Михайлович нагнулся, поцеловал отрока в обе щеки.

— Какие звоны-то у тебя душевные!

— В государя Фёдора Ивановича, в прадедушку, — польстил Артамон Сергеевич. — Говорят, знатно звонил.

Фёдор поднял на Матвеева глаза, посмотрел долго.

— А ещё говорят: прадедушка был блаженненьким.

Артамон Сергеевич поклонился отроку:

— Я про звоны, ваше высочество.

— Батюшка, — обратился Фёдор к отцу. — Дозволь пойти к меньшому дядьке, к Ивану Богдановичу. Он сказывал: князь Фёдор Фёдорович пушку из Оружейной палаты для стольников моих привёз. Поеду, погляжу.

— Стрелять-то где будете?

— В Серебряном бору, через речку. Поставим потешный город, и по городу.

— Сегодня не успеешь.

— Сегодня прикажу, завтра — построят. Послезавтра будем тешиться.

— Быстрый ты у меня! — улыбнулся Алексей Михайлович. — С Богом!

Матвеев вдруг вспомнил о Керкириной записочке в поясе, но бить челом о помиловании разинца было, пожалуй, неуместно.

Уехал от царя Артамон Сергеевич часа через три, в сумерки.

Уже в Москве карету обступили нищие. Орали, тыркали кулаками в дверцы.

— Гони! — заорал на кучера Артамон Сергеевич.

Кучер стегнул лошадей, лошади рванулись. Кого-то сшибло... Артамон Сергеевич устыдился, велел вернуться. Вышел из кареты.

— Простите меня! — сказал нищим, обступившим ушибленного оглоблей товарища. — Вот вам, помолитесь о здравии Натальи, Артамона, Андрея да Авдотьи.

Кинул ефимок.

Ужинал поздно.

Авдотья Григорьевна рассказывала дворцовые новости. Один карла сунул голову в железную решётку, а назад — никак. Тут великая государыня Наталья Кирилловна взялась белыми ручками за железные пруты да и разогнула.

— Значит, и Пётр вырастет богатырём! — обрадовался Артамон Сергеевич. — Мария Ильинична девок нарожала — все кровь с молоком, а царевичи здоровьем никудышные.

И вспомнил долгий взгляд Фёдора.

— А ведь не любит он меня.

— Кто? — не поняла Авдотья Григорьевна.

— Фёдор. Нужно ему подарком угодить.

После ужина сел обычно почитать книгу, «Титулярник» Спафариев, и прикорнул. Вздрогнул, отёр слюнку с бороды, улыбнулся.

— День был долгим.

Лёг спать и увидел перед собою щуку, в серёжках. Хотел проснуться: рыбу вроде бы видеть к болезни, а вместо щуки — царевна Софья.

«Почему Софья?» — озадачился во сне Артамон Сергеевич и больше уж ничего не видел.

У боярыни Морозовой, у инокини тайной, объявился среди стражей сострадалец, стрелецкий полковник Калина Иванович. Однажды полковник шепнул боярыне:

— Подруга твоя, Мария Герасимовна, в тюрьме Стрелецкого приказа сидела, а теперь у крутицкого митрополита Павла в подвалах.

— Давно ли?! — ахнула боярыня.

— С весны. В апреле привезли. Священники силой персты ей в щепоть складывали, силой крестили. А она им своё: «Несть сё крестовое знамение, но печать антихристова».

— Слава Богу, устыдила.

— Какое там устыдила! Смеялись: «Двумя перстами, какие ты слагаешь, показуя крест свой, младенцы калом себя мажут!» Вот как ответствовали.

— Господи! Господи! Стыдно мне за батюшек.

Поклонился боярыне доброхот её:

— Чем облегчить участь твою, госпожа?

— Нижайше молю тебя! Живёт в моих сёлах весьма престарелый священник. Жаль старости его. Приведи ко мне. Я хоть и сама ныне убога, но всё богаче его. Дам ему, что имею, на пропитание.

— А где же сыскать батьку? — удивился просьбе полковник. — Будешь рыскать из села в село, самого схватят.

— В доме моём спроси, у управляющего имениями Ивана. Он укажет.

Двух дней не минуло — явился в палату, где заточена была Федосья Прокопьевна, игумен Льговского монастыря старец Иов.

Пала перед ним на колени боярыня-инокиня в радостном изнеможении. Стал рядом с нею игумен, поклонились иконам, помолились.

И преподал Иов Феодоре Святые Дары — Кровь и Тело Христово.