Царь обнял расторопного слугу:

— Артамон, друг! Ты как я. Таких, как мы, хоть бы с дюжину. Сколько бы всего понастроили.

Радость распирала, не удержался — достал указ: ради государского своего превеликого счастья рождения царевича дать чин окольничего отцу царственной роженицы Кирилле Полуэктовичу Нарышкину да думному дворянину Артамону Сергеевичу Матвееву. Сверх того Матвееву ведать Аптекарским приказом — здоровьем дома Романовых.

Артамон Сергеевич опустился на колени, поцеловал край платья великого государя. Алексей Михайлович поднял друга:

— Вижу — рад. Но знал бы ты, Артамошка, как моё-то сердце ликует! Теперь ты у меня синклит! Родовитые хоть и надуются, да ведь сами знают — Матвеев достоин чинов. Жалко, нельзя тебе через окольничего перескочить. Не беда. Трудись — и будет твой род боярским... Эх, давать бы чины по уму, по делам. Ведь местничаются, других и нет забот у царя, как разбирать, кто кого старше.

На крыльях прилетел Артамон Сергеевич домой. Подхватил Авдотью Григорьевну на руки, закружил. Удивлённого сына подбросил к потолку и на стол поставил.

— Андрей Артамонович! Отныне ты сын окольничего. Синклит!.. Нет, милые мои, ум да смекалка имеют цену в нашем царстве. Ценителей маловато: один царь. Так ведь царь! Ордин-Нащокина, дворянчика с блоху, боярством наградил. Меня чином окольничего... Приучает родовитую братию — уважать ум... Верьте, придёт такое время: родовитым останется их древность, молью побитая, а светлые разумом будут хозяевами нынешнего дня, стало быть, и завтрашнего.

Распогодилось и вокруг Фёдора Алексеевича. Развеяло ревнивые обиды. Батюшка, великий государь, восприемником новорождённому братцу просил быть старшего сына — завещал заботиться о младшеньком, о его матери. Восприемницей младенца, названного Петром, а сие имя — Камень, стала царевна Ирина Михайловна, матрона Терема.

Крестили Петра в Чудовом монастыре. В воду царственного младенца окунал архимандрит Иоаким, а сослужил ему царский духовник протопоп Андрей.

В мамки царевичу определили княгиню Ульяну Ивановну, вдову князя Ивана Васильевича Голицына.

После званого стола Алексей Михайлович говорил с Артамоном Сергеевичем о будущем патриархе.

— Душа моя лепится к Иоакиму. Как он за столом-то сидел. Осанка львиная, все перед ним — мышата. Лёгкий, светлый... Ах, был бы владыкой!.. — Алексей Михайлович глянул Артамону в глаза и засмеялся. — Знаю, о чём ты подумал. Четверть века Михалыч на царстве, сколько раз обжигался, а всё не чает души в своих любимцах.

— От твоего царского ока ничего не утаишь, — польстил государю Артамон Сергеевич. — Да отчего ж не любить архимандрита? Твои указы исправляет со страхом, со рвением. Боярыню Морозову в бараний рог скрутил.

— Сие в нём дорого! — простодушно признался Алексей Михайлович. — В Новгород его посылаю, митрополитом, на место Питирима. Я глядел книги. Не мужик, как Никон. Из рода Савеловых. Его пращур Свейской земли человек, в Новгороде осел. Род Савеловых от Ивана Кузьмича — от новгородского посадника. Государь Иоанн III, когда Новгород присоединил, в Москву его сослал. Имения у Савеловых в Можайске, в Ростове Великом. Постригся в Киеве, в Межигорском монастыре, спасался в Иверском, в Андреевском, в Ново-Спасском. Жена у него тоже инокиня, в Можайском монастыре, матушка там же спасалась.

— Патриархом Питирим будет?

— Ну а как ты его обойдёшь? И чего ради? Семнадцатый год в митрополитах. Сколько ему пришлось от Никона вытерпеть. Девять лет, пусть не именуясь, но был патриаршим местоблюстителем. Стар, но разум у него ясный. Пусть начальствует, пока Иоаким набирается святительской благодати.

Артамон Сергеевич уж, кажется, привык, что царь с ним обговаривает втайне самые важные государские дела, а всё-таки в душе погордился, когда Питирима в патриархи возводили. Свершилось сие в день прославления Влахернской иконы Божией Матери 7 июля 7180 года от Сотворения мира.

Артамону Сергеевичу приснились пчёлы. Будто стоит он у себя в саду, воздух благоуханный: Авдотья Григорьевна цветов насажала, взятых в Немецкой слободе, роз из государевых садов в Измайлове. Потянулся, руки раскинул, и на каждую его ладонь село по пчелиному рою. Испугался, но пчёлы не жалили. И тут он увидел — ручей по саду бежит. Медовый.

Пчёл видеть — к богатству, к славе.

Пробудился Артамон Сергеевич, поглядел на ладони, а в них всё ещё тяжесть от роёв — тотчас и поднялся. Дела предстояли важные, но он не позволил себе озадачиться раньше времени.

В лёгкой ферязи из камки, нежно-розовой, утренней, вышел в сад. Из дальнего угла, где черёмуха потонула в ежевике, и всё это оплетено было хмелем — куда ручей-то медовый устремлялся, — ему спела нарядную песенку, должно быть, малиновка. Артамон Сергеевич возвёл очи к небесам, благодаря бессловесно Господа за щедрости, каких никогда не чаял себе. Всё в нём уже спешило, но он обуздал рабскую свою торопливость. Вернулся домой, вышагивая, как журавль, нога за ногу. В моленной прочитал «Отче наш», поцеловал образ Богородицы и, наконец, явился к столу, где его ожидала Керкира.