Шрифт:
— Суетно мы живём, государь, — повздыхал Матвеев.
— Ах, суетно, Артамон! — Алексей Михайлович проворно поднялся. — Пошли погуляем с тобой. На Кремль хочу поглядеть. Живём, а где живём... Приказы из старых палат вывели, а строить не строим.
Кремлёвскую стену объехали в малой карете.
— Знаешь, какова длина стены? — спросил вдруг государь. Артамон только руками развёл. — Вот видишь! Живём и живём, а как живём, где живём — нам и невдомёк!.. Одна тыща да ещё пятьдесят пять с половиной саженей! — вот какова госпожа стена, через которую ты каждый день ездишь.
— Добрая стена, государь! — сказал Матвеев. — Ветхости нигде не видно. Обновляли-то лет пять или шесть тому.
— А помнишь, как я мастера кирпичных дел приискивал? Кузёмку Кондратьева помнишь?
— Прости, великий государь! Кузёмка, говоришь? — Артамон Сергеевич покраснел, а царь расхохотался.
— Что?! Не всё-то вы у меня ведаете — ведальщики тайных дел.
— Кузёмка Кондратьев? — морщил лоб Артамон Сергеевич. — Да кто же он?
— Печник! Я его на второй год царствия моего приискал. Стены-то тогда где обсыпались, где водой их подмыло. Кузёмка возле Данилова монастыря обжигательную печь поставил, по немецкому чертежу. Чертёж! Чертёж! — радостно закричал царь. — Про старый чертёж вспомнил, а новое на ум вскочило. Найди, Артамон, толкового немца. По чертежу Приказные палаты будем строить... Вот он как, Кузёмка, сгодился, Царствие ему Небесное.
От Спасских до Никольских ворот шёл ров глубиной в четыре сажени. Против Константино-Еленских ворот того глубже — саженей в шесть.
— При великом князе Василии Васильевиче ров-то вырыли, — сказал царь. — Добрые были работники в старые времена.
Доехали до Троицких ворот. Алексей Михайлович улыбнулся с хитрецой и спросил:
— Ну, Артамон! Скажи, какая в Кремле башня самая высокая?
— Спасская.
— А сколько в ней высоты?
Артамон Сергеевич глянул в весёлые царские глаза:
— Да саженей... тридцать!
— Верно! — сказал царь. — А в Троицкой сколько?
Артамон Сергеевич высунулся из каретки, прикинул:
— Саженей двадцать пять!
— Ты глазом меряй — не угадывай.
— Двадцать семь!
— Водовзводная в двадцать семь, Боровицкая в двадцать восемь, а в Троицкой — одинаково со Спасской — тридцать.
Ехали вниз по склону к Москве-реке.
Вдруг кутерьма. Приставы человека лежащего пинают. Царь велел остановить карету. Дверцу открыл.
— Что за расправа?
Приставы, увидавши перед собой царя, шапки скинули, упали, поклонились.
— Отвечайте же! — рассердился Алексей Михайлович.
— Пьяный! Разлёгся! Мы его шевелим — не встаёт.
— А вы почему без телеги? Коли не помнит себя, отвезите в приют Фёдора Михайловича Ртищева... Да жив ли он?
— Жив, — сказал пристав постарше, помордатей.
— Как зовут вас?
— Фрол да Парамон.
За побои безответного человека с каждого — по полтине...
— Великий государь! — расхрабрился мордатый. — Да их за день-то — сколько?! И за всякого — полтину?!
— Не за всякого, а за битого... Сердцелюбия в вас нет. Исполняйте дело по-божески, получите прибавку. И на рубль, и на два... Артамон Сергеевич, пригляди за Фролом да Парамоном.
Приставы увидели в каретке Матвеева, ещё раз поклонились.
— Домой! — приказал царь, и карета повернула к Боровицким воротам. — Теперь только и сообразишь, сколь доброе сердце было у Фёдора-то Михайловича. Небось не пинали людей, пока был жив... В Коломенское хочу!
3
И всё лето 1673 года Матвеев ездил на доклады в Коломенское.
В один из таких приездов Артамон Сергеевич передал царю подарок для Петра Алексеевича: игрушечную избу. Сложена из брёвнышек. Крыша соломенная, труба из крошечных кирпичей. За одну верёвочку дёрнешь — дверь отворяется, на крыльцо выезжают на доске кот и баран, за другую дёрнешь — ставни — хлоп! — а в окошке петух с золотым гребешком.
Царю игрушка понравилась.
— Поди сам подари Петруше. Наталья Кирилловна с ним в саду гуляет.
У Артамона Сергеевича аж дух захватило. Доступ на царицыну половину — милость высочайшая. Он хоть и свой человек царице, да ведь не родня.
Наталья Кирилловна обрадовалась своему благодетелю. Ей давно уж хотелось показать Артамону Сергеевичу радость свою, погордиться. Пётр Алексеевич был в зелёном бархатном кафтанчике, башмачки крохотные, тоже зелёные. Шапка — настоящая мурмолка, только махонькая. Царевич возил по дорожке, посыпанной белым песком, лошадку на колёсиках.