Народ глазел на царского сына не сомневаясь. «Бояре» тоже как бояре, в шубах, в шапках.

Нечай сел на золотой стул, и суд начался.

Казак в парчовой ферязи подходил к «царевичу», подставлял к его устам ухо, а потом шёл на край помоста и сообщал народу повеление его царского высочества.

— Злодеи, прислужники изменников-бояр, — кричал казак что мочи, — самовластвовали в здешнем краю без совести, пили вашу кровь как воду, а посему Нечай-царевич отдаёт их всех на суд вашего круга. Что приговорите, то и будет. Отныне вы, старые и молодые, сами себе господа. Имя ваше — казаки.

Воевода Давыд Племянников лихоимствовал в Мурашкине по обычаю, не лютее воевод Лыскова, Княгинина, Макарьева, но обиженных было много.

— Сей дракон! ни одной девицы не пропустил. На кол его! — закричали обесчещенные отцы семейств.

— Четвертовать! В мелкие куски посечь!

— Повесить!

— Башку долой! — веселились молодые парни.

Казак, исполнявший роль глашатая, подошёл к «царевичу», выслушал и объявил:

— Мы не царёвы палачи — четвертовать, не турки — на кол сажать. Повесить так повесить. Ставьте виселицу, а коли голову рубить — тащите плаху.

Гробовой тишиной придавило Мурашкино. Кто-то из мужиков сказал:

— Виселицу ставить — столбов таких нет, в лес ехать далеко.

— Да вы его на пеньке. Курям-то головы рубите! — засмеялся казак, посматривая, впрочем, в сторону «царевича».

Чурбан прикатили с поповского двора. И снова безмолвие.

— Ну чего же? — грозно закричал казак. — Али вы — судить, а мы — казнить? Нет уж, сами управляйтесь. Коли топоры тупые, саблю дадим.

Смутился народ. Понурился. Злое веселье ушло в землю под лаптями, под чёботами, под сапожишками.

— Жалко воеводу? — спросил казак, недобро сверкая глазами. — А он вас больно жалел, когда ноздри рвал, уши резал, ноги-руки сёк? А кому-то небось — и голову долой... Было? Или, может, не было?

— Было, — ответили из толпы.

— Вот и посчитайтесь с ним за свои обиды. Страшно убить доброго человека, а кровопийца — всё равно что волк.

— А нет ли охоты исполнить приговор у подсудных? — вдруг грянул «царевич», да таким басом, что многие вздрогнули.

— Я! Я! — закричал Фрументий, голова Кружечной избы.

— Экий ты мерзавец! — изумился воевода.

«Царевич» махнул рукой.

Казаки собирались тащить Племянникова, но тот дёрнул плечами, подошёл сам к чурбану, громко, твёрдо спросил:

— Где же поп, чтоб грехи отпустил?

— А ты, когда калечил людей, попа звал? — спросил воеводу Фрументий.

Племянников засмеялся:

— Вот перевёртыш! Нашёл-таки господ по себе! — возвёл глаза к небу. — Помилуй, Боже, дураков!

Опустился на колени, положил голову.

Казаки дали Фрументию саблю, тот помахал ею, взвешивая, приноравливаясь.

Давыд Племянников приподнялся вдруг, закричал семейству:

— Прощайте, милые! — и, страшно выворачивая глаз, искал Савву и нашёл: — Осетровый хрящ тебе в глотку!

Фрументий пнул воеводу в загривок и с бабьим визгом рубанул. Голова стукнулась темечком о землю, Фрументия обдало фонтаном крови. Отскочил, кинул саблю на труп. Казаки тотчас скрутили ему руки, подвели к толпе.

— Теперь его судите! — приказал с помоста глашатай.

Мураши омертвели: кровавое дело, знать, не кончилось на воеводе.

Вдруг крикнула женщина:

— Фрументий половину села по миру пустил! Мою Маньку, крошечку, засёк до смерти! Двадцать алтын выбивал. А у нас их не было. Не найдётся мужика, сама голову отсеку ироду.

Фрументий боком-боком побежал к помосту.

— Я — ваш! — кричал он «царевичу». — Любую службу сослужу! Смилуйся!

— Ты — ихний, — сказал казак-глашатай, посматривая на «царевича», но указывая на толпу.

Казаки столкнули с чурбана тело воеводы, подтащили Фрументия. Несчастный выл, корчился.

— Тятенька! Тятенька! — крикнула девочка, выскакивая из толпы.

Казаки торопливо ткнули бывшего подьячего Тайного приказа лицом в воеводскую кровь, тотчас и сабля свистнула. А девочка-пятилеточка уже вот она, схватила голову тятеньки и кинулась в толпу, к матери, к братьям, к сёстрам. Мураши в ужасе рассыпались, побежали.

Пришлось казакам девочку догонять, голову отнимать, кровью вымазываться.

Площадь опустела, но подсудные остались.

— Куда их? — спросил глашатай «царевича».