— Поклон вам от Степана Тимофеевича! Понятно? — крикнул казак, обводя весёлыми глазами сутулую, прибитую страхом толпу. — Всей черни пишет и кланяется. Понятно? Зачитываю: «Хто хочет Богу да государю послужить, да и Великому Войску, да и Степану Тимофеевичу, и я высылаю казаков, и вам бы заодно изменников выводить и мирских кровопивцев, — казак ткнул пальцем в сторону Енафы, — выводить. И мои казаки како промысел станут чинить и вам бы итить к ним в совет. И кабальные, и опальные шли бы в полк к моим казакам». Так велит Степан Тимофеевич. Ну а вам решать.

Указал на богатых людей.

— Хотите — головы им порубаем? Хотите — по-учёному — всех на виселицу. Как скажете, так и будет.

«Господи, — взмолилась Енафа, прижимая к себе Малашека. — В Рыженькую уеду, полем буду кормиться. Только спаси! Невинное дитя спаси!»

На одного Бога уповала. «Царевич» Нечай ушёл под Васильсурск. Оставленные в Мурашкине казаки тоже куда-то отлучились.

— С кого начнём? — спросил казак толпу. — Вот баба с дитём. Она у вас мельничиха, корабли, говорят, имеет?

— Её корабли перевозят войско Степана Тимофеевича к Желтоводскому монастырю! — крикнули из толпы.

— Как так?! — Казак смутился.

— У нас суд был! Царевич Нечай судил! — закричали мураши.

— Чего же молчали?..

— Ейный мужик Савва Малахов с самим Степаном Тимофеевичем чару пил! — выступила вперёд Керкира.

— Чего же ты-то молчала?! — взъярился казак на Енафу и, пошептавшись с Беляевым, приказал своим: — Всё, что в её доме взято, — принести. И смотрите у меня! — Поклонился народу: — Просим, братья казаки, и сёстры наши, и отцы, и матери, — прощенья... Мы от монастыря отошли, а теперь снова идём. Вся Русская земля будет вольная, казацкая... А посему вступайте своей охотой в наше войско. А по указу Степана Тимофеевича — берём одного мужика с дыма.

Начался набор в казаки.

Когда Енафа вернулась домой — горница была как чулан у бабы-чумички: на столе, на лавках, на полу, на печи — узлы, узлы, узлы! Взяла Енафа первое, что попалось на глаза, — женскую ферязь, какой у неё отродясь не было, шёлк розовый, жемчугом расшит не речным, гурмыжским [6] . Рукава узлом завязаны. Раздёрнула — серебряные ложки, братины, кубки.

Развязала скатерть — свою, своими руками расшивала — шуба. Её шуба, беличья, с воротником из куницы, с вошвами. Развернула грязную сермягу — ещё шуба. Соболья — неведомо чья.

— Вот так грабёж! — изумилась Енафа.

Отвела Малашека к соседям и принялась разбирать, что ей понабросали. Ужасалась. Куда деваться с чужим добром? Владельцы небось или бежали, или, Господи помилуй, — зарезаны. Всё это нужно было спрятать, да куда подальше.

«На мельнице, в тайнике схороню», — решила Енафа.

Запёрлась — и давай вороха ворошить, чего куда. Только к вечеру освободила от узлов стол, пол, и тут — гость. Нежданный, негаданный.

— Егорушка! — ахнула Енафа. — Каким же ветром?

— Лютым, — сказал брат не улыбнувшись.

Кинулась Енафа к печи, хотела бежать к соседке, звать, чтоб баню истопила. Егор поймал сестру за руку, усадил:

— Не мечись! Есть дела поважнее бани. Верно ли, что «царевич» Нечай в твоём доме стоит?

— Одну ночь ночевал. Господи, зачем тебе этакий «царевич»? Егорушка, милый, куда деваться-то нам? Иова наказывает в Рыженькую ехать, спасаться.

— Нашёл куда посылать! Я из Рыженькой. Наехали казаки, взяли меня, поволокли в стан Разина — парсуну с царевича писать. А царевич в походе, вот и гонимся за ним... Мои казаки ко мне привыкли, оставили в Мурашкине, сами поехали узнавать, где Нечай.

— Братец! Что же будет теперь? Велика, знать, напасть, коли и в Симбирске Разин, и в Мурашкине, и в Василе, и где его только нет!

Егор поманил сестру, шепнул на ухо:

— Стеньку саблей порубили. Бежал он с казачками. Войско бросил и бежал. Теперь вся власть у царевича.

— Батюшки! А царевич-то, он что же, и впрямь государев сын? — изумилась Енафа.

Егор махнул рукой:

— Такой же вор, как Стенька. Казак.

— За столом с ним сидела. Человек спокойный... А убежать-то тебе нельзя?

Егор вздохнул:

— Куда ни поворотись — бунт. Мы сначала в Нижнем Ломове были... По всей засечной тамбовской черте — бунт и кровь. Все города пристали к воровству: Корсунь, Инсарский острог, Саранск, Пенза. Своими глазами видел, как в Нижнем Ломове подняли на копья воеводу Верхнего Ломова. Привезли судить, а вместо суда бросили с крыльца казакам на потеху. Керенок, Кадом — везде власть казацкая! Помещиков режут подчистую, старых и малых.

— Что ж царь войско не посылает?