– Я же не говорю, что миссис Линд была совсем права, когда высказывала всё это! – голос Мариллы заметно смягчился. – Рейчел слишком уж прямолинейна. Но это не оправдывает вас, Энни! Она старше, к тому же – пожилая леди и моя гостья. Уже этих трёх причин вполне достаточно, чтобы отнестись к миссис Линд с уважением. Вы проявили грубость и дерзость по отношению к этой почтенной леди, Энни!

Наказание само собою пришло на ум. Марилла приберегла его напоследок:

– Вы должны пойти к миссис Линд и сказать, что страшно сожалеете о случившемся… Просите, чтобы она простила вас!

– Не сделаю этого никогда, – мрачно и убеждённо заявила Энни. – Всё, что угодно, Марилла, только не это! Вы можете изобрести иной способ наказания: запереть меня в тёмном, сыром чулане, полном змей и жаб; посадить на хлеб и воду, – жалобы не последует!.. Но… я не могу просить миссис Линд, чтобы она простила меня!

– Мы не привыкли сажать людей в тёмные, сырые чуланы, – сухо заявила Марилла, – в особенности тех, кто не так давно в Эвонли… Но извиниться перед миссис Линд вы обязаны, Энни! Будете сидеть в своей комнате, пока не сочтёте нужным это сделать!

– Ну, так я останусь здесь навсегда, – печально сказала девочка. – Не могу сказать миссис Линд, что мне жаль, что всё так обернулось. Почему? Да потому, что мне и не жаль вовсе! Но вот чего мне действительно жаль, так это ставить вас в неловкое положение! А то, что ей я задала жару, – это меня даже радует. Получила огромное удовлетворение! Я же не могу говорить, что мне жаль, если на самом деле – как раз наоборот! Даже и представить не в состоянии, что я сожалею!

– Возможно, утром ваше воображение будет работать лучше, – сказала Марилла, поднимаясь для того, чтобы уйти. – Надеюсь, ночи окажется достаточно для размышлений о вашем поведении и его изменении. Вы обещали стать очень хорошей девочкой, если останетесь с нами в Грин Гейблз. Ну вот, вы остались, – и что же? Ваше поведение едва ли назовёшь примерным!

Пуская в ход эту «парфянскую стрелу», пронзившую самое и без того готовое разорваться сердце Энни, Марилла спустилась на кухню. Она была обеспокоена в душе и сердита на себя ничуть не меньше, чем на Энни. Ибо когда миссис Линд беззвучно шевелила губами, застыв в глубоком изумлении, Марилла с трудом преодолевала смех…

Марилла не сочла нужным сообщать Мэтью о случившемся, но так как утром Энни ни на йоту не изменила своей тактики, пришлось объяснить ему причину отсутствия девочки за завтраком. Марилла рассказала брату всю историю целиком, расставляя акценты на страданиях Энни, которые накопились и не замедлили выплеснуться наружу…

– Ну и хорошо, что Рейчел Линд смотала удочки! Надоедливая старая болтунья, – чуть ли не одобрительно сказал Мэтью.

– Мэтью Катберт, вы меня удивляете! Ты же прекрасно знаешь, что Энни вела себя безобразно. И ещё встаёшь на её сторону! Может, ещё заявишь, что её и наказывать-то не стоит?

– Ну, знаешь, не совсем так… – медленно произнёс Мэтью. – Нужно бы наказать, только самую малость! Но не переборщи, Марилла. Вспомни, что никто не учил её, что такое «хорошо» и что такое «плохо»! Слушай, а ты… э… собираешься накормить эту бедолажку?

– Ты помнишь хоть один случай, когда я заставляла умереть с голоду ребёнка… с хорошими манерами? – возмутилась Марилла. – Она свою еду получит! Сама регулярно буду носить ей наверх. Но Энни останется «в заточении» до тех пор, пока не выразит желания принести свои извинения миссис Линд. И это – окончательно и бесповоротно, Мэтью.

Завтрак, обед и ужин прошли в тишине: затворница всё ещё упрямилась. После каждой еды Марилла уносила весь загруженный едой поднос в комнатку в восточном крыле, а позднее забирала его обратно, почти нетронутый. Мэтью обеспокоенно осматривал его каждый раз, сомневаясь, что девочка вообще притрагивалась к пище.

Когда Марилла отправилась вечером на дальнее пастбище, чтобы пригнать домой коров, Мэтью, который разрывался между хозяйственными делами и созерцанием «девочкиных подносов» с едой, проскользнул в дом, словно заправский грабитель. Обычно он всегда курсировал между кухней и небольшой комнатой через холл – своей спальней. Впрочем, однажды он мужественно снёс весь конфуз, ёрзая на стуле в гостиной, когда пастор приходил к чаю. Но с тех пор, как он весною четыре года назад помог Марилле привести в порядок стены пустовавшей спаленки, наверх Мэтью не поднимался.

Он потоптался немного в холле и, прокравшись на цыпочках в восточное крыло, постоял с минуту около двери, чтобы собраться с духом; затем постучал тихонько, одними кончиками пальцев, и заглянул в комнату.

Энни сидела на жёлтом стуле возле окна и печально смотрела в сад. Она выглядела такой маленькой и несчастной, что у Мэтью защемило сердце. Он осторожно затворил за собою дверь и потихоньку приблизился к ней.

– Энни, – прошептал он, словно опасаясь, что их могут подслушать, – ну, как вы?