– Вот загадка-то, ума просто не приложу, – горестно произнесла Марилла.

– Где же она может быть, – несчастным голосом промолвила Энни.

– А может, она кувыркнулась в колодец? – весело предположил Дэви.

Энни и Марилла со страхом взглянули друг на друга. Эта мысль преследовала обеих с начала поисков, но высказать ее вслух никто не решался.

– Она… она могла… – шепотом пролепетала Марилла.

Энни, чувствуя тошноту и головокружение, подошла к срубу, перегнулась через него и заглянула внутрь. Ведро стояло на своей доске. Глубоко внизу блестело зеркальце воды. У Катбертов был самый глубокий колодец в Эвонли. Если Дора… Но у Энни не хватало сил развить эту мысль дальше. Она вздрогнула и отвернулась.

– Беги к мистеру Харрисону, сказала Марилла, ломая руки.

– И мистера Харрисона, и Джона-Генри нет, оба сейчас в городе, сегодня поехали. Сбегаю к мистеру Барри.

Мистер Барри вернулся вместе с Энни и принес с собой моток веревки, на конце которой имелось устройство вроде когтей, сделанное из вил. Марилла и Энни стояли рядом, похолодев и дрожа от страха и ужаса, пока мистер Барри прощупывал дно колодца, а Дэви, сидя верхом на воротах, наблюдал за этой группой, и лицо его выражало крайнее удовольствие.

Наконец мистер Барри отрицательно покачал головой, с облегчением вздохнув.

– Там ее нет. Однако это очень странно, куда же она могла подеваться, – сказал он. Ну-ка, молодой человек, скажи: ты действительно представления не имеешь, где твоя сестра?

– Я уж десять раз говорил, что не знаю, – ответил Дэви обиженно. Может, какой бродяга приходил, взял да украл ее.

– Чепуха, – быстро ответила Марилла, которая отошла от страха перед колодцем. – Энни, а ты не думаешь, что она могла пойти в дом к мистеру Харрисону? С тех пор, как ты ее взяла к нему, она только и говорит о его попугае.

– Мне не верится, что Дора может отважиться пойти одна так далеко, но я пойду посмотрю, – сказала Энни.

На Дэви больше никто не смотрел, иначе бы увидели, что на его лице резко сменилось выражение. Он тихо спустился с ворот и побежал к амбару с такой скоростью, с какой могли его нести пухлые ноги.

А Энни торопливо пересекла поле в направлении дома Харрисона, особенно не надеясь увидеть там Дору. Дом был заперт, шторы на окнах опущены, и не было никаких признаков наличия в доме или вокруг него живого существа. Со ступенек крыльца Энни несколько раз громко выкрикнула имя Доры.

Рыжий, сидевший в кухне за ее спиной, пронзительно крикнул и выругался, да так зло. Но между выкриками птицы Энни услышала жалобный плач, доносившийся из небольшого строения во дворе, служившего мистеру Харрисону мастерской. Энни подлетела к двери, отодвинула засов, распахнула дверь и схватила в руки девочку с заплаканным лицом, которая с горестным видом сидела на перевернутой банке для гвоздей.

– Ах, Дора, Дора, как же ты нас напугала! Как ты здесь очутилась?

– Мы с Дэви пошли посмотрел на Рыжего, – сквозь слезы и рыдания говорила Дора, – но не смогли увидеть, только Дэви заставил его ругаться, когда ударил ногой по двери. Потом Дэви привел меня сюда и закрыл дверь, а сам убежал, а я не могла выйти. Я сидела и плакала, я так перепугалась, я замерзла и так есть хочу. Я думала, что ты никогда не придешь, Энни.

– Это Дэви?

Но больше Энни не могла говорить. С тяжелым сердцем несла она домой Дору. Ее радость от того, что она нашла Дору целой и невредимой, омрачалась болью из-за поступка Дэви. То, что он запер Дору эту выходку еще можно было простить. Но Дэви солгал, он хладнокровно врал им. Это выглядело отвратительно, и закрыть на это глаза Энни не могла. Ей хотелось сесть и разрыдаться от горя. Она очень полюбила Дэви, и меру этой любви она сама не знала до этой минуты. Ей было невыносимо больно увидеть, как это мальчик намеренно ее обманул.

Марилла выслушала рассказ Энни в глубоком молчании, не сулившем Дэви ничего хорошего. Мистер Барри рассмеялся и посоветовал как следует выдрать Дэви.

После его ухода Энни успокоила и согрела плачущую и дрожащую Дору, накормила ее ужином и уложила в постель. Затем она вернулась на кухню как раз в тот момент, когда Марилла с сердитым выражением лица вводила туда, а точнее – втаскивала, упирающегося, испачканного в паутине Дэви, которого только что отыскала в самом темной углу стойла.

Марилла вытолкнула Дэви на середину кухни, а сама села у окна, Энни, размякшая и безвольная, села у противоположного окна, а между ними на коврике стоял спиной к Марилле виновник происшествия. Спина его выражала смирение, подавленность, испуг, но хотя его лицо, обращенное к Энни, и несло на себе оттенок сознания вины, тем не менее в глазах читалось молчаливое обращение к Энни: мы, мол, друзья ведь? Он словно знал, что поступил нехорошо и будет наказан, но рассчитывал на то, что позже они с Энни посмеются над всей этой историей.