Гилберт прибыл в Зеленые Крыши вечером и застал Мариллу с Энни за тем, что они прибивали промасленную ткань на место разбитых стекол.

– Один Бог знает, когда мы теперь найдем стекла, – пояснила Марилла. – Мистер Барри побывал сегодня днем в Кармоди, но не смог найти ни стеклышка – ни так, ни за деньги. Уже к десяти часам жители Кармоди подмели все магазины и Лоусона, и Блейра. А в Белых Песках сильная гроза была, Гилберт?

– Да, я сказал бы. Меня она застигла в школе вместе со всеми детьми, и я думал, некоторые сойдут с ума от страха. Трое потеряли сознание, с двумя девочками случилась истерика, а Томми Блюэтт кричал во весь голос на всем протяжении грозы.

– А я только запищал разок, – гордо заявил Дэви. Мой огород превратился в ровное место, печально произнес он, но и Доры тоже, – добавил он таким тоном, словно этот факт проливал бальзам на его душу.

Энни, ненадолго удалившаяся, прибежала из своей комнаты и сообщила:

– Ой, Гилберт, а ты слышал новость? В старый дом Леви Бултера ударила молния, и он сгорел дотла. Похоже, я ужасно безнравственна, раз радуюсь этому факту, да еще на фоне стольких разрушений. Бултер считает, что наше общество нарочно накликало эту грозу.

– Что ж, одно верно, со смехом сказал Гилберт. «Наблюдатель» сделал дядюшке Эйбу репутацию настоящего пророка. «Гроза дядюшки Эйба» войдет в местную историю. Надо же было произойти такому совпадению точно в день, который мы выбрали. У меня такое чувство, будто я чем-то виноват, будто я действительно «накликал» эту грозу. Насчет того, что тот старый дом исчез, можно и порадоваться. Только вот жалко деревья, которые мы посадили. И десятка из них не выжило.

– А, ладно, следующей весной посадим новые, – философски заметила Энни. – Одно хорошо в отношении этого мира можно быть всегда уверенным, что еще будут новые вёсны.

Стояло прекрасное июньское утро. Дело было спустя две недели после «грозы дядюшки Эйба». Энни спокойно шла из сада по своему двору, неся в руках два хилых белых нарцисса.

– Посмотри, Марилла, – грустно сказала она, показывая цветы Марилле, волосы которой были замотани полосатым фартуком. В руках Марилла держала две ощипанные курицы. – Вот единственные бутончики, оставшиеся после грозы, но и те не ахти. Так жалко. Мне не с чем пойти на могилу к Мэтью. Он так любил июньские лилии.

– Я и сама по ним в некотором роде скучаю, – призналась Марилла, – хотя что уж переживать по этому поводу, когда столько других несчастий случилось. Весь будущий урожай на полях уничтожен, фруктов тоже не будет.

– Но народ уже пересеял овес, – сказала Энни, чтобы утешить печаль Мариллы, – а мистер Харрисон говорит, что если будет хорошее лето, то урожай будет, хоть и поздний. Да и мои однолетние снова дают всходы. Но жалко, что июньских лилий уже не будет. И у Хестер Грей тоже не будет. Я прошлым вечером ходила в ее сад, но и там ничего нет. Я точно знаю, ей будет не хватать их.

– Я не уверена, что ты говоришь правильные вещи, Энни. Честное слово, не уверена, – серьезным тоном возразила Марилла. – Хестер Грей уже тридцать лет, как умерла, и ее душа, я надеюсь, на небе.

– Да, но я верю, что она по-прежнему любит и помнит свой сад, – сказала Энни. – Я уверена, что, сколько бы я ни жила на небесах, я всегда буду с радостью смотреть вниз и видеть, что кто-то приносит цветы на мою могилу. Будь у меня такой сад, как у Хестер Грей, я и тридцать лет скучала бы по нему на небесах.

– Ты только при детях не говори таких вещей, – на всякий случай возразила Марилла, уходя со своими курами на кухню.

Энни приколола нарциссы к волосам и подошла к воротам, где некоторое время постояла, подставляя лицо яркому июньскому солнцу, прежде чем пойти в дом и заняться своими субботними обязанностями. Мир возрождался, и мать-природа делала все от нее зависящее, чтобы ликвидировать последствия страшной грозы, и, хотя на протяжении долгого времени ей не удавалось преуспеть в этом, сейчас она творила чудеса.

– Мне бы сегодня полентяйничать целый день, – сказала Энни птичке, щебетавшей в листве ивы и порхавшей с ветки на ветку, – но у меня на плечах школа, к тому же я помогаю воспитывать пару двойняшек, так что я не могу себе позволить праздность, моя дорогая птичка. Но как же ты сладко поешь, моя маленькая. Ты перекладываешь мои мысли в песню лучше, чем я сама смогла бы. Ой, кто это к нам?

К ней приближалась большая повозка, подпрыгивавшая на неровностях дороги. В ней сидело два человека, а позади находился багаж. Когда повозка подъехала поближе, в возчике Энни узнала служащего станции в Светлой Речке, но вот личность другого человека была ей незнакома. Это была какая-то женщина. Она шустро соскочила на землю возле самых ворот, не дождавшись, пока лошадь остановится. Это была миниатюрная женщина, по возрасту явно ближе к пятидесяти, чем к сорока, но розовощекая, с горящими черными глазами, блестящими черными волосами, поверх которых красовалась изящная шляпка без полей, с цветами и перьями. Несмотря на то, что она проехала восемь миль по пыльной дороге, выглядела она так опрятно, словно ее только что вынули из фабричной упаковки.