Шрифт:
Я поднял глаза на Элен, она смотрела куда-то сквозь меня, и взгляд её стал ещё печальней.
«Когда он прибился к тебе, - спросил я Сергея, - сколько дней назад»?
«Дней семь-восемь».
«У меня был точно такой же кот, - сказал я, - и его тоже звали Изей. Он прожил у меня четырнадцать лет и издох на прошлой неделе. Более благодарного существа я не встречал в своей жизни… ты переведёшь им мои слова»? – я посмотрел на Сергея.
«Переведу. Не волнуйся так. Здесь все тебя понимают правильно».
«Можно я дам твоему Изе кусочек поросёнка»? – спросил я.
«Можно. Ему всё можно, он у меня всеядный».
Сергей стал переводить мою взволнованную тираду, а я отломил кусочек мяса от ребра поросёнка и сунул его под нос чёрненькому котейке. Тот понюхал, потом посмотрел на меня вопросительно, и только после этого осторожно взял кушанье из моих рук. Я улыбнулся, вспомнив, что точно также всегда поступал мой Изя. Теперь он в лучшем мире. Я чувствую, как он мне помогает оттуда. По христианским канонам это мы должны заботиться о душах ушедших, молиться о них, чтобы им там было легче. А я, наоборот, всю жизнь чувствовал заботу тех, кто ушёл, и кто при жизни меня очень любил. Двоюродная сестра Нина, утонувшая в реке в пятнадцатилетнем возрасте, не забыта до сих пор. Я помню, как на её похоронах причитала моя старенькая беззубая баба Фёкла: «На кого ж ты нас оставила, внученька, тебе бы замуж да деток нарожать». Прошло тридцать пять лет со дня её смерти, а я до сих пор вижу её лицо, задумчивые серые глаза, слышу голос, с едва наметившейся женской хрипотцой. Помню модные лакированные туфли из Германии, которые она привезла кому-то в подарок и которые не подошли адресату, и она отдала их мне, и как потом радовалась, что они оказались мне впору. Я потом шёл в этих туфлях за её гробом. До сих пор я чувствую её заботу обо мне оттуда, и это не просто слова.
Я погладил Изю, и он улёгся у моих ног. Элен смотрела то на меня, то на чёрненького котика и, впервые за вечер улыбалась. Все молчали. Чувствовалось, что званый ужин подошёл к концу. Надин встала из-за стола и пересела к Сергею. Она что-то шепнула ему на ухо и кивнула в сторону выхода.
«Мы пойдём, - сказал Сергей по-русски, - а вы ещё посидите. Со стола не убирайте, оставьте всё как есть, приберёмся завтра. Лучше за Элен поухаживай, - прибавил он мне тише, - и про подарок не забудь».
«Au revoir (о рэвоар)», - сказала Надин и улыбнулась.
Они поднялись и, о чём-то тихо переговариваясь, удалились.
Мы остались одни. Повисла длинная пауза. Я сидел и смотрел на Элен, она молчала. Мне бы вспомнить про подарок, но вся моя находчивость куда-то испарилась.
Неожиданно тишина нарушилась и очень странным образом. Сначала послышался негромкий голос Сергея, он что-то бубнил по-французски, потом отозвалась Надин, но это был скорее не голос, а лёгкий приглушённый стон. Он тут же затих, но потом раздался снова, уже громче и октавой выше. Я сразу всё понял и вопросительно посмотрел на Элен. Она пожала плечами, как бы показывая, что ничего тут особенного нет. Между мужчиной и женщиной бывает такое.
Но я почему-то заволновался:
«Allez y, allez y (алле зи, алле зи, пойдём туда)», - затараторил я, показывая на выход.
Элен, нехотя, повиновалась. Она медленно поднялась со стула, повесила на плечо сумочку, взяла термос-чайник и, подумав немного, подвинула в мою сторону две чашки и пачку печенья. Сообразив, что надо делать, я схватил в одну руку чашки, в другую блюдца, а печенье засунул в карман. Элен, не торопясь, вышла из-за стола, уверенной походкой подошла ко мне и взяла меня под руку. Затем она переложила в свою сумочку блюдца, чтобы я их случайно не разбил, и мы направились к выходу.
В холле было светло, как днём. К блеску звёзд над головой добавился яркий свет половинной Луны. Здесь она располагалась на небе рожками вверх. Элен твёрже прижала к себе мою руку, и мы проследовали к выходу. По дороге я услышал ещё несколько вздохов совсем уже приглушённых, но ни я, ни Элен, не обратили на это внимания. Распахнув входную дверь, мы оказались на открытой веранде. Я стал осматриваться, куда бы сесть и поставить чашки, но Элен проследовала дальше.
«Туда», - показала она мне рукой в сторону деревянного навеса, находившегося у самого склона горы. Я не сразу сообразил, что сказала она это по-русски, и продолжал следовать за ней. Под навесом стоял массивный стол и вокруг него четыре приземистые лавки. Элен наугад провела рукой под крышкой стола и что-то там нажала. Над нами вспыхнул фонарь, осветивший всё оранжевым светом. Мы поставили чайные принадлежности на стол и сели друг против друга.
«Qu’est-ce que c’est que ca fair pour toi (кэс кё сэ кё са фэр пур туа), что это такое сделать для тебя»? – пробормотал я, запинаясь и лихорадочно соображая, что мне предпринять дальше.
«Не волнуйся, ты уже всё для меня сделал, - сказала Элен по-русски с лёгким акцентом и, глядя на моё удивлённое лицо, рассмеялась.
Я ещё не слышал, как она смеётся, смех её был заразительным, звонким и совершенно естественным. Чувствовалось, что она нисколько не стеснялась моим присутствием.
«Ты знаешь русский язык»? – опешил я.
«Да, и тут нет ничего удивительного. Мой папа (она произнесла это с ударением на последний слог) потомок русских эмигрантов. Он внук белого генерала, а maman (маман – тоже с французским прононсом) потомственная княжна Чавчавадзе. Её прапрабабушка была в родстве с женой Грибоедова Ниной. У нас дома в семейном кругу все говорят по-русски, но я подозреваю, что это уже не тот язык, на котором общаются в современной России».