На полушубке завозилась курносенькая Нюрка, привстала, потерла ручонкой глаза, нос, и медовые пальцы ее склеились в кулаке.

– Спи, спи, чего ты, внученька?
– снова ласково заворковал дед.

– Не хочу спать, - сказала Нюрка.

– А меду хочешь?

– Не хочу меду.

– Так приляг еще. Разбудили тебя эти разбойники?

Скоро ушли с пасеки и Павлик с Шуркой. По дороге Шурка думал и говорил только о пасеке.

– Я бы всю жизнь пчел обхаживал и спал бы здесь!

– Ну да?
– сказал Павлик.
– Нажрался бы раз до отвала меду - и все.

– Тут жить хорошо, красиво, - продолжал Шурка.
– Выйдешь из избушки и смотри во все стороны.

– Ну да, во все стороны, - опять не согласился Павлик.
– Видел, как он ребятишек во все стороны?

– Он добрый!
– твердо заявил Шурка.

– Ладно, добрый, - не стал спорить Павлик.
– Мы теперь всегда мед есть будем!

* * *

В школу Павлик и Шурка поступили одновременно - Павлуша с запозданием года на два, а Шурка на год раньше, чем следовало, и учиться Павлуше было легко, а Шурка отставал. Зато, не в пример Павлику, он рос крепышом, круглолицым, устойчивым на ногах, почти никогда не простужался, не болел ни насморком, ни гриппом. Павлик же был длинен, худ, часто кашлял, из-за постоянных насморков привык держать рот открытым, отчего видом своим вызывал жалость и казался иногда простачком, хотя не был ни глуп, ни простодушен. Незаметно сложилось мнение, что Павел создан для ученья, для умственного труда, а Шурка - для земли, для деревни, и когда братья окончили свою деревенскую начальную школу, все решили, что старший должен учиться дальше, а Шурка будет работать в колхозе: нельзя же бабушку оставлять одну. Шурка смирился с этим.

Павлика отвезли за двенадцать километров в село, где была семилетняя школа. Отвез его сам председатель колхоза, устроил на постой у своих дальних родственников, сказал, чтоб не сомневались - никакая услуга за ним не пропадет, а в крайнем случае бабка Павлуши будет платить им по десятке в месяц за хлопоты; потом отвел Павла к директору школы и от имени правления колхоза попросил, чтобы директор не оставлял сироту без присмотра и без своего человеческого внимания.

– Смену себе готовлю!
– сказал он.
– Нам самим поучиться как следует не довелось, так пусть хоть наши ребятишки выучатся. Вот о них и хлопочу.

– Тэк, тэк, понимаю, Прокофий Кузьмич, - сказал директор.
– Хорошее дело - забота о смене.

– А как же! И о людях заботу проявляем. Это уж как положено. Семья бывшего фронтовика...

– Хорошо это, - повторил директор и улыбнулся.
– Только, надо полагать, у вас есть ко мне еще какое-нибудь дело? Попутное, так сказать?

Директор был широкоплечий мужчина, усатый и загорелый настолько, что казался прокопченным насквозь. Он достаточно хорошо знал председателя колхоза Прокофия Кузьмича и не поверил, что тот может приехать за двенадцать километров только ради устройства на учебу какого-то сироты. В течение многих лет учителя и старшеклассники каждую осень проводили на колхозных полях, а не в классах, - жали рожь и овес серпами, теребили лен, копали картошку, вывозили из скотных дворов навоз и раскидывали его под плуг, делали многое такое, что требует простой физической силы. Нередко работа находилась для них и весной. Председатели колхозов и в первую голову Прокофий Кузьмич утверждали, что это и есть соединение учебы с производственным трудом, учителя же объясняли все проще: в колхозах не хватает рабочих рук. Сам директор школы любил физический труд больше, чем занятия у классной доски, - он преподавал математику, - и охотно соглашался выводить на поля всю школу.

Гостя он принимал в своем кабинете; над письменным его столом широко раскинулись зеленые листья фикуса.

– Так какое же попутное дело привело вас в нашу даль в уборочное время?
– спросил он Прокофия Кузьмича и потянул себя за усы книзу - такова была его привычка.

– Попутное дельце, конечно, есть, нельзя без попутного дельца, - согласился Прокофий Кузьмич.
– Вы нас выручали частенько, я не отрицаю. Может быть, и в этом году выручите?

– А кто будет смену вам готовить?
– улыбнулся директор, хотя обоим уже было ясно, о чем и как нужно договариваться.
– Самим поучиться не довелось, так пусть хоть ребятишки поучатся, так ведь?

– Так-то оно так, Аристарх Николаевич, конечно. Но все-таки и без практики ребятам не ученье. Да и вам что за жизнь без работы - вон вы какой детинушка! А я бы грузовичок послал за вами немедленно.

– На сколько вы человек рассчитываете?

– Да сколько грузовик подымет.

– С райкомом договаривались? Или с районе?

– Вот ведь вы какой, Аристарх Николаевич! Неужто мы сами не сумеем столковаться: вы - директор, я - председатель?.. Сумеем и должны, я так полагаю.

– Тэк, тэк, тэк!
– все еще как бы упорствовал директор.
– Вы - председатель, я - директор, все так. Только односторонние у нас обязательства, вот что плохо. Мы вам - рабочую силу, а вы нам - ничего. А на заре революции в школах наших горячие завтраки и даже обеды были.

– Ну что вы от нас хотите?
– удивился Прокофий Кузьмич.

– Может, помогли бы организовать горячие завтраки? Овощей бы подбросили, продуктов, одним словом.

– А разве наши овощи не государству идут? Все сдаем государству, чего вам обижаться? Вы с государства требуйте.

– Все - еще не значит много. За вас, дорогой Прокофий Кузьмич, всю жизнь другие расплачиваются.

– Что поделаешь, Аристарх Николаевич, мы слабые, нам и должны помогать. Отстающих вытягивать надо.

– Тэк, тзк, тэк!
– раздумчиво повторял директор.
– Не такие уж вы слабые. Лучше бы вы не прибеднялись.

– Кто знает, лучше ли?
– засмеявшись, возразил председатель колхоза.
– К сильным вы на выручку не пойдете, верно ведь? А слабому да отстающему вы обязаны помочь. Советская власть не позволит обижать сирых. Не правду я говорю?

Председатель колхоза говорил о вещах весьма серьезных, но так, что при случае все свои слова мог обратить в шутку. И директор понял это.