— Шапки снять!.. Шагом марш!

Через головы вижу, как раскрываются железные ворота. Слаженно захлопали по асфальту деревянные подошвы. Когда голова колонны достигает стены, в третий раз звучит рокочущий голос:

— Команда «Штайнбрух». Две тысячи двести хефтлингов! 1

Колонна пестрой колышущейся массой ползет в ворота. Постукивают колодки. Слышатся выкрики надсмотрщиков, ведущих счет.

Наступает наша очередь. Лизнер выпрямляется.

— Марш!

Шагаем через всю площадь, сдергиваем полосатые шапки; у ворот — рослый, свирепого вида эсэсовский офицер с витыми погонами; наконец лагерь позади.

Сворачиваем направо. Вслед за последним, каменным зданием — вероятно, казармой охранников — открывается чудесный вид: широкая, подернутая серебристым туманом равнина; река, за ней поля, какие-то руины на холмах и сверкающая снежными вершинами гряда гор.

— Альпы,— говорит Шурка.

— А река?

— Река Дунай.

1 Заключенных.

164

Поворачиваем еще раз направо. Лагерь остается где-то сбоку и позади. Идем по узкой, мощенной крупным булыжником дороге. Лизнер обгоняет колонну и, пятясь, продолжает вести счет. Рядом с ним появляется другой надсмотрщик — маленький, черный, похожий на цыгана.

— Помощник,— шепчет Шурка.— Из бывших фальшивомонетчиков. Тоже зверь.

У Лизнера весело поблескивают голубые глаза. Его помощник, кажется, из тех, кто никогда не улыбается: он предельно мрачен.

Мы проходим шагов пятьдесят, и вдруг — стоп. Лизнер поднимает руку. Она у него розовая, с золотистыми волосиками. Рука опускается — полусогнутый указательный палец приходит в движение: вызывает кого-то из строя. Голос Решина:

— Меня?

— Да, да,— произносит Лизнер и выманивает пальцем еще кого-то.

Решин и незнакомый мне пожилой, морщинистый человек приближаются к капо. Лизнер, осклабясь, говорит:

— Старичкам перед началом работы полезно размять косточки. Не так ли?

Решин хмуро молчит. Морщинистый вопросительно смотрит на профессора. Тот быстро переводит фразу на русский язык.

— Ну, и?..— спрашивает капо.

Его похожий на цыгана помощник пронзительно кричит:

— Ложись!

Старики ничком падают на землю.

— Ауф!

Они вскакивают. Лизнер бьет морщинистого резиной по темени.

— Марш! Марш!

Решин и его товарищ, согнувшись, тяжело бегут. Последнему опять достается: помощник капо вытягивает его палкой по спине — товарищ, видимо, очень слаб — и снова кричит:

— Ложись!

Наши падают.

— Ауф!

Поднимаются.

— Марш! Марш!

Бегут.

Так продолжается, пока шатающиеся, запыленные, мокрые от пота старики не достигают ровной тенистой площадки, обрамленной рядами развесистых каштанов. Мы понуро следуем строем.

165

На площадке, спрятав руки за спину, Лизнер произносит речь:

— Тот, кто думает, что здесь дом отдыха, глубоко ошибается. Я не различаю тех, кто не может и кто не хочет работать. Это для меня все равно — одна колбаса. Кто не будет работать, пойдет на пулю часового. Понятно?

Его помощник, приказав нам снять куртки и указывая на груду лопат, кричит:

— Начинай!

Хватаем по лопате и несемся под откос, к буграм свежевзрых-леиной земли. Шурка объясняет, что землю надо перекидывать к самому большому бугру, откуда она грузится в железные вагонетки-лёры. Сам он направляется к одной из таких вагонеток, поставленных на узкоколейные рельсы. Мы — я, Олег и Виктор— всаживаем лопаты в грунт. Через минуту работа идет полным ходом.

Но вот надсмотрщики куда-то исчезают. Мы сразу сбавляем темп и начинаем оглядываться: наверху ряды каштанов, внизу, под нами, колючая проволока, за ней лес. Возле проволоки прохаживается молоденький часовой-автоматчик.

— Зацепить бы его лопатой по черепу. Как ты думаешь? — спрашивает Олег.

Он здоровяк: широкая грудь, крепкая шея; видно, что был хорошим физкультурником. Такой зацепит…

— Мысль интересная,— отвечаю я.

— А что дальше? — говорит Виктор.

Он тоже не из слабых: на полголовы ниже Олега, но плотнее и коренастее его.

— Дальше что?

— В лес.

— А если и в лесу автоматчики?

Виктор самый благоразумный из нас. Кажется, он шага ступить не может без того, чтобы не задаться глубокомысленным вопросом: «А какие последствия будет иметь этот шаг?» Я уже заметил его особую приверженность ко всякого рода умозаключениям— по-видимому, в десятом классе он увлекался логикой. Меня его рассудительность немного смущает, так как не вяжется с моим представлением о южанах: южане, на мой взгляд, должны быть порывисты и горячи. 1