Довольно: с плеч долой обуза,

Я классицизму отдал честь,

Хоть поздно, а вступленье есть.

Не случайно фигуры обеих муз поставлены в непосредственной близости друг к другу: для контраста.

Образ своей музы Пушкин творит по образу и подобию своей жизни.

За поразительной даже для «Онегина» поэтичностью пяти строф, посвященных музе, проступают точные черты человеческой и творческой «автобиографии». Припомним. Сады лицея, студенческая келья. Встреча с Державиным. Это - лицейские годы. «Безумные пиры», вакхические резвости - это Петербург. «Вдаль бежал» - иносказательное «выслан», ссылка на юг. Точно указываются места, которые посетил поэт (Кавказ, Таврида, Молдавия). Ссылка в Михайловское («И вот она в саду моем»). Приезд в Петербург после ссылки...

Своего рода «анкета», которую можно подкрепить датами - «расчислить по календарю».

Еще примечательнее то, что здесь языком поэтического искусства отчетливо формулируются изменения творческих устремлений поэта. Детские, во многом подражательные, но настолько яркие и веселые опыты, что они привлекают общее внимание; дерзкие вольнолюбивые стихи, приводящие к изгнанию; прекрасная дань романтизму («Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан», «Цыганы»), Наконец, переход на позиции нового искусства, позволяющего сделать обыденную деревенскую жизнь предметом высокой поэзии. Это уже не анкета, а краткая творческая исповедь. Из этих двух сторон «автобиографии» складывается образ поэта, каким он сложился примерно к 23 - 24 годам, то есть к моменту начала работы над «Евгением Онегиным».

И вот самого себя - человека и творца - Пушкин метафоризует гениально выполненным образом музы. А музе после ряда превращений дает облик и характер Татьяны. Но если принять, что «муза» есть alter ego («другое я») поэта, то мы придем к естественному выводу: в Татьяне выражено, кроме всего прочего, «другое я» Пушкина, его духовный автопортрет.

Попробуем привыкнуть к этой мысли.

Тогда в методе изображения героини прояснится главное: почему при исключительном, неоднократно подчеркиваемом интересе к внешности Татьяны Пушкин ни разу не открывает ее лицо: реально существующая прелестная женщина образует лишь часть идеала, возникающего на страницах поэмы. Здесь нашему взору предстает образ неизмеримо большей емкости. В нем заключено триединство: уездная барышня, она же затем светская дама - муза - духовный автопортрет Пушкина. Приоткрыть лицо уездной барышни невозможно: самая прелестная конкретизация одной части волшебного триптиха немедленно заслонила бы две другие его части: живая и, как мы видели, вполне земная Татьяна не могла бы ассоциироваться с «призраком жизни неземной», со «снами поэзии святой» (VI глава), то есть с музой. И уж, конечно, за милыми женскими чертами исчезла бы возможность распознать того, кто совершенно так же, как Татьяна, «от небес» одарен «воображением мятежным, // Умом и волею живой // И своенравной головой // И сердцем пламенным и нежным». Вместе с тем исчезла бы та непостижимая таинственность, которая окружает Татьяну и властно привлекает осознанное или неосознанное желание - разгадать. Этого читательского желания добивается автор, так настойчиво подводя нас к изображению героини... и никогда не открывая его. Снова и снова приходят на память удивительные строчки А. А. Ахматовой, написанные как будто по этому поводу:

Кто знает, что такое слава!

Какой ценой купил он право.

Возможность или благодать

Над всем так мудро и лукаво

Шутить, таинственно молчать

И ногу ножкой называть?

В характере Татьяны есть признаки, связывающие ее с автором романа и непосредственно, без помощи музы.

Упомянутые только что строки из III главы «Что от небес одарена» и т. д. (вся строфа приводилась полностью, когда мы исследовали портрет Татьяны), могут быть буквально отнесены к характеристике Пушкина, каким мы знаем его по воспоминаниям современников.

Кроме того, есть несколько конкретных каналов, по которым прямо осуществляется интересующая нас связь.

1. Природа. При внимательном чтении бросается в глаза, что Пушкин одаряет Татьяну своим собственным пристрастным, чтобы не сказать страстным, отношением к природе средней полосы.

Читатель помнит, что героиня одинаково любила и «предупреждать зари восход» и «мглу крещенских вечеров» - все времена года находят отклик в ее душе. Подтверждений этому в романе множество, и нет нужды останавливаться на каждом из них. Приведем лишь один пример, может быть, наиболее поэтически напряженно раскрывающий эту сторону Таниной натуры. После того, как становится известым решение о зимней поездке в Москву,

Вставая с первыми лучами,

Теперь она в поля спешит

И, умиленными очами

Их озирая, говорит:

«Простите, мирные долины,

И вы, знакомых гор вершины,

И вы, знакомые леса,

Прости, небесная краса,

Прости, веселая природа!

Меняю милый, тихий свет

На шум блистательных сует...

Прости ж и ты, моя свобода!

Куда, зачем стремлюся я?

Что мне сулит судьба моя?»

XXIX

Ее прогулки длятся доле:

Теперь то холмик, то ручей

Остановляют поневоле

Татьяну прелестью своей.

Она, как с давними друзьями,

С своими рощами, полями

Еще беседовать спешит...

Дальше поэт, развивая лирическую интонацию прощания с живой природой, незаметно перехватывает речь Татьяны и продолжает ее от собственного лица, полностью сливаясь со своей героиней в сопереживании от увиденного:

...Но лето быстрое летит.

Настала осень золотая.

Природа трепетна, бледна,

Как жертва пышно убрана...

Вот север, тучи нагоняя,

Дохнул, завыл - и вот сама

Идет волшебница зима.

XXX

Пришла, рассыпалась; клоками

Повисла на суках дубов;

Легла волнистыми коврами

Среди полей, вокруг холмов;