Шрифт:
...Минута, и стихи свободно потекут!..
То, что он сочинит через минуту, может не иметь прямого отношения к поющей Анне. Может быть, это будет даже «Не пой, красавица, при мне». Но Анна сейчас - его муза, наполняющая звуками душу, и он любит ее, подобно тому, как полюбит свою Татьяну, когда она обретет ясные и тоже неоткрытые нам черты прелестной женщины и музы...
Таким образом, получается, что Самойлов средствами поэтического искусства выражает ту мысль, которую удивительно четко и просто сформулировал в речи «О назначении поэта» Александр Блок: «Мы знаем Пушкина - человека, Пушкина - друга монархии, Пушкина - друга декабристов. Все это бледнеет перед одним: Пушкин - поэт».
В образе Пушкина-поэта Самойлов находит воплощение своего собственного жизненного идеала: гармоническое и сво- бодное сочетание себя с природой и людьми, согласие с самим собой, подкрепляемое творчеством.
Книга 1974 года (последний сборник Самойлова, вышедший перед тем, как пишутся эти строки) называется «Волна и камень». Название говорит само за себя. Автор, подходя уже к третьему перевалу, подводя многие итоги, все теснее связывает себя с духом пушкинской лиры. Прощанье с «камнем» - собственной памятью и «восхождение к волне», погрузившись в которую, «все равно мы не канем», - все это идет двойной экспозицией: через свое и через пушкинское:
До свиданья, Державин
И его времена.
До свидания, камень,
И да будет волна!
Нет! Отнюдь не забвенье,
А прозрение в даль.
И другое волненье,
И другая печаль.
Поэтический образ прощания объединяет настоящего Державина с тем символическим, своим, который тоже постепенно уходит в прошлое. Об этом «Державине» речь впереди. А собственное прозрение в даль, вперед, соединяется с таким же прозрением в даль обратную, к давно знакомым и как бы услышанным вновь звукам:
Познал я глас иных желаний,
Познал я новую печаль...
И вся картина приобретает особую пронзительность, потому что Самойлов ходом всей стихотворной волны возбуждает в нашем сознании, как отзвук, как эхо из бездонного колодца, еще одну строку:
...А старой мне печали жаль...
Не только в названии, но и в составе книги есть откровенные свидетельства того, что мир Пушкина сам по себе источник для нового творчества, неисчерпаемый, как мир. Он требует разработки.
Цикл «Балканские песни» (пять стихотворений) назывался в первом варианте «Песни западных славян». Не знаю, что заставило автора изменить название (первое, по-моему, сильнее), но суть от этого не меняется. В эпиграфе сохранились такие слова:
«Подражание» не кажется мне
Словом более зазорным, чем «учение»,
или, как чаще говорят в наше время, «учеба».
Таким образом, Самойлов не стесняется признать, что он «подражает», учится, будучи сам давно признанным метром.
Излишне говорить, что сюжет «Песен» совершенно оригинален.
Есть в книге и стихотворение «Стихи и проза», в котором
Мужицкий бунт - начало русской прозы,
а
Российский стих - гражданственность сама.
И, как полагается волне и камню, льду и пламени, они противоборствуют и в то же время связаны между собой.
Поэма «Последние каникулы» (самое монументальное сочинение сборника) начинается таким четверостишием:
Четырехстопный ямб
Мне надоел. Друзьям
Я подарю трехстопный,
Он много расторопней...
И хотя содержание поэмы никак не связано с Пушкиным, тональность зачина, виртуозное переделывание «на наших глазах» пушкинского пятистопного ямба в свой трехстопный, наконец, столь знакомое нам по «Онегину» обращение к друзьям - все это звучит, как сердечный и веселый привет Ему - перед долгой дорогой.
Естественно, что многосторонняя и глубокая связь с творчеством Пушкина укрепляет некоторые черты стиля современного поэта. Свойственные ему от рождения, черты эти обретают зрелую силу и определенность. Два признака особенно отличают, на мой взгляд, стих Самойлова, генетически восходя к стиху пушкинскому.
Бездна пространства. Так обозначил Гоголь одно из свойств пушкинской поэзии. Об этом удивительном свойстве написано немало, но вряд ли можно до конца объяснить, почему, например, три поставленные рядом слова: «Ночь. Сад. Фонтан» - дают ощущение воздуха, неба, простора больше, чем подробная декорация оперной «сцены у фонтана». А ведь это даже не стих, всего лишь ремарка. Или в «Зимнем утре»: