— Прошу, раздайте это всем мастерам и инженерам.

— А какой срок дается для думанья? — с оттенком вызова спросил Дроботов, вытягивая ноги на середину комнаты.

Бартенев почувствовал, что инженер испытывает его выдержку, такой нуждается в хорошей узде, и он попытался ее накинуть:

— О сроках для думанья посоветуйтесь с кукушкой, она точно отсчитает.

Ответ прозвучал невозмутимо и вызвал оживление и смех. Рассмеялся и Бартенев, сразу оценив, что рудногорские доменщики, если и не научились еще разбираться в тонкостях доменного процесса, то хотя бы понимают острое слово. Скованность покинула людей, они теперь дружелюбно смотрели на него. Но Дроботов не хотел сдаваться.

— Кукушка — птица безответственная. Ей нельзя доверяться.

Бартенев бросил на него быстрый взгляд, но не ответил ему, глядя, как Верховцев молча раздает вопросники, как распрямилась коренастая фигура Буревого и тяжелая шершавая рука протянулась за белым листом.

Расходились с совещания группами, негромко переговариваясь между собой.

— Начальник хочет мало сказать и много узнать, — говорил мастер Гуленко, расправляя усы.

— Экзамен на аттестат зрелости устроил, — зло бросил Дроботов.

— Вот только темы экзаменов взяты напрокат у американцев, — тихо проговорил шагавший рядом Барковский, — теперь жди, кого первого спросит.

— Меня не спросит, — глухо отозвался мастер Кравцов. — Я матушку-домну вот этим местом чую. — Он выразительным жестом показал на живот, негромко выругался и на ходу достал из кармана заводской пропуск, обернутый в целлюлозу, потряс им перед собой:

— Вот мой диплом. Двадцать лет ношу.

Минуя проходную, доменщики вышли на площадь и смешались с людским потоком, двигавшимся от ворот завода к трамвайной остановке. Влажный весенний воздух охлаждал разгоряченные лица, которые восемь часов поджаривал огонь у печей. Кое-кто расстегнул свои стеганые куртки.

Начиналась апрельская талица. В тени высокого здания заводоуправления лежал еще снег, а с крыш падали сосульки, и на высоких пролысинах бурела прошлогодняя трава.

В бледном предутреннем рассвете медленно проступают окружающие предметы — блестящая ручка двери вагона, смятый и отброшенный к ногам халат с белыми пуговицами… Спать Вере Михайловне совсем не хочется, вероятно, оттого, что сместилось время: часы, месяцы, годы.

Сейчас много говорят о кибернетических устройствах, об «информационной пропускной способности человека», появилась наука — инженерная психология. А тогда, в сорок восьмом, слова Бартенева об «инженерных головах» одни воспринимали как вызов практикам, другие — как ущемление достоинства цеховых инженеров.

Она — лаборант Кострова — не была на том совещании. Считала неудобным явиться в кабинет к начальнику цеха без приглашения. Но, слушая на другой день рассказ Верховцева, пожалела об этом.

— Какой мог быть интересный инженерный разговор, но не получился, — сокрушался Верховцев. — Все ждали разноса, а тут вдруг: у кого есть предложения, идеи?

В вопроснике, который передал ей Верховцев, значились темы, касавшиеся и цеховой лаборатории. И Веру Михайловну не очень удивило появление к концу дня в лаборатории начальника цеха. Осторожно ступая, чтоб не задеть рукавом тонкую химическую посуду на полках, Бартенев прошел к столу, за которым сидела Вера Михайловна, и увидел лежавший с краю стола тетрадный лист с вопросами. Чуть улыбаясь, спросил:

— Изучаете?

Она молча кивнула головой. Он вытащил из кармана пальто кусочек кокса и подбросил его на ладони:

— Вам известны, конечно, его свойства?

— В общих чертах известны. Легкий…

— …пористый, — в тон ей подсказал Бартенев. — А как насчет горючести?

Она не понимала, чего он от нее добивается, и пожала плечами:

— У нас лаборатория по определению химического состава чугуна…

— Прогнозами не занимаетесь? А надо составить прогноз на будущее, — проговорил он. — Надо определить, сколько мы сможем дать чугуна в ближайший год.

— Год?

— Да, пока год. Надо взять на учет все факторы. И этот тоже, — он снова подбросил на руке кокс. — Определить его поведение в печи. Но как это сделать в условиях, близких к доменному процессу?

Один человек уходил и оставлял после себя следы грязных сапог на чистом лабораторном полу; другой — запах гари. А что оставил тогда Бартенев? Небольшой кусочек кокса. Но кусочек оказался волшебным. Стены маленькой цеховой лаборатории расширились до размеров научно-исследовательского института, и она, лаборант Кострова, ощутила в себе непривычный подъем ученого. Засунув руки в карманы халата, она долго ходила по комнате, думала над тем, что сказал Бартенев, и, не в силах разобраться сразу во всем, позвонила Верховцеву. Он пришел тотчас же.