— Бартенев связывает опыты с нормами расхода кокса и производительностью печей, — задумчиво рассуждал Верховцев, выслушав ее. — Пока кокс — самый дорогостоящий материал в доменном производстве. Изучение в нем новых свойств даст возможность использовать его рационально.

Она удивилась такому простому, ясному выводу и спросила:

— А какую задачу вы будете решать?

— Задачу высокого давления.

Еще одна, выдвинутая Бартеневым проблема и, как видно, завладевшая Верховцевым полностью.

В комнате парили острые запахи азотной кислоты, серы, в широких рукавах вытяжного шкафа что-то шумело и шуршало, а Верховцев, не замечая ничего вокруг, чертил на бумаге и объяснял Костровой схему устройства перевода печей на высокое давление газов на колошнике. Помощница Костровой, Маша, извлекла длинными щипцами из красного зева мульдовой печи прожаренные до белизны тигли, быстро поставила их в шкаф и подошла к ним.

— А над вашей задачей я подумаю, — пообещал Верховцев и, поймав взгляд Маши, весело кивнул ей:

— Будешь нашим ассистентом?

— Если вы мне дадите профессорский паек и колпак, — смеясь ответила девушка и одернула халатик, изрешеченный кислотами.

Когда за Верховцевым захлопнулась дверь, Маша расставила по полкам бутылки с прозрачной жидкостью, унесла в мойку грязную химическую посуду и тщательно вымыла руки. Она посмотрелась в маленькое зеркальце, оправила свои стриженые русые волосы, халатик повесила за дверью.

Сегодня они с Кириллом Озеровым идут в кино, на новый фильм «Безымянный остров». По дороге она обязательно расскажет Кириллу о чудном инженере и высоком давлении.

Перебежав осклизлую дорогу, Маша нырнула под железнодорожный состав и по спиральной лестнице взбежала наверх. На площадке четвертой печи вся красная, потная, она нашла Кирилла в газовой будке. Он стоял и что-то рассказывал своему помощнику.

— Кирилл, — Маша тронула его за рукав, — мы опаздываем.

Рядом с ним она казалась совсем маленькой и смотрела на него снизу вверх. А он, точно взяв разбег и не добежав до финиша, замер перед ней и удивленно спросил:

— Куда опаздываем?

Под любопытным взглядом газовщика Пети Гнедова Маша смутилась, прикусила губы. Значит, Кирилл совсем не так, как она, — не ждал весь день этой минуты, когда они вместе пойдут в кино?!

— Не сердись, — попробовал успокоить девушку Кирилл. Он снял с вешалки куртку и добавил: — Я, честное слово, утром помнил, а потом забыл.

Они спустились с площадки и шли коротким путем к проходной через пустырь, без тропинки. Только что оттаявшая земля была мягкой, рыхлой, и ноги часто вязли в грязи. Не выпуская Машиной руки, Кирилл прыгал через размытые канавы, перетаскивал Машу на руках, боясь, что она зачерпнет воды в черные без каблуков туфельки.

— Новый начальник придумал нам задачу: регулировать печь газовым потоком, — сказал Кирилл, когда они вышли за заводские ворота. — Раньше мы про это и не думали. Движется в печи газ по законам физики, ну и ладно. А тут раз: «Регулируйте ход печи газовым потоком».

«И этот про задачи», — подумала Маша, подняв на него глаза. Он не заметил ее встревоженного взгляда и увлеченно продолжал:

— Прежде одна забота была: вовремя достать ковш, пути не залить чугуном. Ноги во сне подбираешь, чтоб не обжечься… Сейчас головой думать надо. Я ребятам рассказывал, как ты вошла, какой мне сегодня сон приснился.

— Какой? — быстро спросила Маша, останавливаясь и крепче сжимая его широкую ладонь.

— Сам удивляюсь, — сказал Озеров со смехом. — Приснился мне этот газовый поток в образе черта с хвостом. Не веришь? Сам удивляюсь. Схватил будто я черта за хвост, кричу: «Есть»! И проснулся. Снова уснул и снова этот сон. — Он решительно тряхнул головой и весело добавил: — Ничего, мы его одолеем!

С сияющими от непонятного ей восторга глазами он крупно шагал, размахивая руками, и, казалось, продолжал разговор не с ней, а со своими сменщиками.

«Неужели, — думала Маша, — самое сильное в Кирилле, заставившее его забыть о ней, о их любви, — доменные печи? Неужели радость в жизни измеряется не желанием быть всегда с любимым, а чем-то еще другим?». Ей хотелось говорить о чем угодно, говорить глупости, только бы отвлечь его от этих доменных печей.

Скорый поезд редко останавливается в пути. Приближаясь к разъезду, он не замедляет, а убыстряет бег, дает отрывистый сигнал. В коротких гудках, то веселых, то тревожных, своя земная музыка. Она заставляет испытывать то радость, то грусть. Однозвучно стучат колеса, словно говорят тебе: «Жить, жить, быть, быть…» — и вдруг прорвется протяжный гудок и мелькнет за окном на зеленом фоне деревьев красный домик, как путник, забытый на дороге. Вот и мысли — одни устремляются вместе с поездом вперед, другие остаются в прошлом. Это, наверно, и помогает смотреть на минувшее с позиций настоящего.