— Ну, подрабатывайте обязательства, а я с Бартеневым обговорю все сам, — заключил Гущин.

…Тому, кто идет впереди непроторенной дорогой, всегда труднее. Больше ошибок. Но было в прошлом и такое, что не назовешь ошибкой. Например, зуд к дешевой показухе. Некоторых ослепляли овации, как вспышки юпитеров. Теперь пленумы и совещания на самом высоком уровне проводятся без оваций и возгласов: деловитость не требует аплодисментов.

После окончания войны в стиле совещаний и заседаний не наступило перемен. Бартенев относился к ним с явным скептицизмом. Забившись где-нибудь в угол, он сидел молча, чаще всего читал какой-нибудь технический журнал.

Сейчас направляясь в партком по вызову Гущина, Бартенев предвидел томительное однообразие какого-то нового совещания и досадовал, что придется на это потратить часа три драгоценного времени. Но в приемной никого не оказалось, и секретарь сказала Бартеневу, что сегодня его только одного вызвали.

— Ну что, говорят, воюешь? — встретил его Гущин, сразу переходя в разговоре на ты. Он указал на стул, придвинутый к длинному столу.

Бартенев молча сел, ожидая, что еще скажет Гущин.

— Вытаскивать надо как-то цех?

— Надо, — отозвался Бартенев.

Гущин пригладил зачесанные назад волосы, одернул застегнутую наглухо гимнастерку.

— Мы решили дать вашему цеху возможность выступить с почином.

— С каким почином? — спросил Бартенев.

— Об этом-то и решил посоветоваться с тобой. — Гущин откинулся на спинку стула и испытующе посмотрел на Бартенева.

— Скажем, объявим поход за наивысшее суточное производство.

— Скажем, — еле слышно отозвался Бартенев. — А кто скажет?

Сбитый с толку Гущин уставился глазами на Бартенева, пожал плечами:

— Как кто? Подобрать надо кандидатуру. Посмотреть списки, личные дела. Чтоб человек надежный был, — как можно спокойнее и тверже проговорил Гущин.

— А потом?

— Что — потом? Подготовим текст, дадим в газету. — Гущин взял со стола пачку бумаг, перебирая, вытянул несколько исписанных листов, протянул их Бартеневу: — Тут у меня набросан текст обязательства. Так кого предлагаешь? — решительно обратился он к Бартеневу, стараясь не замечать его хмурого вида.

Глядя перед собой, Бартенев покачал головой:

— Не знаю. Личных дел ни у кого не проверял.

В серых глазах Гущина сверкнуло что-то острое, теперь он заговорил тоном, не допускающим возражения:

— Не знаешь. Так мы можем подсказать. Кравцов. Старый мастер. Коммунист.

При упоминании этой фамилии Бартенев сморщился:

— Он нерадив в работе.

— Человеку условия надо создавать, тогда и радивость появится.

— Условия всем надо создавать, — упрямо проговорил Бартенев.

Гущин постучал пальцами по столу.

— Всем и создавайте. Но Кравцову прежде всего. Он будет на виду у всех. В цехе по бригадам состоятся собрания. Кравцова мы вызовем, подготовим. Примите меры к тому, чтоб он смог показать себя.

Бартенев понял, что возражать бесполезно. Он встал, молча поклонился и вышел. Близился вечер, а жара не спадала. Душный, порывистый ветер перекатывал по земле твердый гравий и сухие листья.

Бартенев взглянул на серое здание, из которого только что вышел, на вывеску с золотым тиснением, и вдруг откуда-то из глубины памяти всплыл похожий дом, похожая вывеска и возник похожий разговор.

Однажды в Лубянске тоже организовали почин «на льготных условиях». Почин провалился. В цех пришел фотограф. Он делал групповой снимок для газеты. В центре посадил Бартенева. А когда вышла газета, на снимке был один Бартенев, выхваченный из общей группы. Доверчивое выражение на лице никак не вязалось с выделенной жирным шрифтом надписью: «Вот он, консерватор нового!» Потом был вызов на заседание парткома. Строгий выговор. С тех пор он, кажется, навсегда разучился улыбаться фотокорреспондентам. И сейчас у него было такое состояние, будто за дверью, из которой он только что вышел, стоит фотограф и целится в него объективом. Бартенев резко повернулся и зашагал к гостинице.

На другой день, придя в цех, Бартенев увидел у входа в контору полотно с надписью, призывающей последовать «почину мастера Кравцова». «Надо создавать условия», — усмехнулся Бартенев, немало дивясь оперативности Лотникова. Очевидно, в ночной смене уже проведено собрание.

Направляясь в кабинет, Бартенев попросил Феню Алексеевну вызвать к нему Верховцева, Лотова и Озерова. На этот раз Феня Алексеевна, как и подобает секретарю, первая узнала, о чем шел в кабинете начальника разговор. Она получила отпечатать приказ о создании в цехе технологической группы. В нее входили, кроме Верховцева, Лотова и Озерова, слесарь Воробьев и электрик Аверьянов. Группа создавалась «для выработки и проверки идей по усовершенствованию доменной техники».