— Назначьте меня на ремонт прорабом.

— Нет, прорабом буду я, — усмехаясь возразил Бартенев, — а вы будете моим помощником.

Бартенев не часто был в таком добродушном настроении. Вера Михайловна приписала это удачно законченной подготовке по переводу печи на новый режим. Энтузиазмом горело и лицо Верховцева. Ведь эти полсотни чертежей почти все были выполнены его руками.

— А кем мне оформиться на ремонте? — в том же шутливом тоне спросила она.

— Кем? — переспросил Бартенев, глядя на нее долгим взглядом. — Огнестойкостью, — медленно и значительно проговорил он.

Что он имел в виду, когда говорил это? Призывал ее к мужеству? Предупреждал о драке, без которой, наверно, не проживешь?

В бледном, почти синем рассвете за окном вагона мелькнула у дороги оцепеневшая в дреме одинокая березка. Поезд умчался, окутав ее шлейфом сизого дыма. Невольно подумалось, что в дороге, как бы много километров ни прошел, ни проехал, запоминаешь не серое однообразное шоссе, а дерево у откоса, поле, засеянное горохом, крутой спуск, поворот к лесу.

На длинном житейском пути свои вешки: даты рождений и потерь близких, дни встреч и расставаний. Иногда время стирает их из памяти. Но если встретился человек, который что-то всколыхнул в тебе, сумел заставить радоваться, глубоко переживать, — он остается навсегда в каком-то уголочке мозга и души. И чем богаче такими встречами жизнь человека, тем больше незримых, но живых вешек в памяти.

Ей, Костровой, — повезло. Над ее юностью стояли люди, сошедшие со страниц книг о гражданской войне. Для них такие, как она, были не отдаленным «поколением будущего». Люди в гимнастерках и кожаных куртках ничем не подчеркивали разницу в годах, в положении. Они шестнадцатилетних ребят и девчат как равных впрягали в одну с собой упряжку, при этом большую тяжесть старались незаметно взвалить на свои плечи. Они были всюду рядом — на субботнике, на волейбольной площадке, в клубе на комсомольском вечере.

И как отрадно, что в зрелые годы, может быть, наиболее трудные, те же люди, но с поседевшими висками, оставляли след в ее судьбе. Это и Павел Иванович Буревой, и секретарь горкома Глазков, и директор завода Лобов. Не будем возводить их в степень культа, назовем их, коммунистов, ленинским словом — авторитеты.

Авторитет директора завода. Как он много значит для коллектива, для рабочего, инженера, начальника цеха! Институт всем выдает одинаковые дипломы инженеров, а диплом директора выдает жизнь. Удерживают его те, кто отмечен особым талантом руководить, кто умеет выбирать правильное направление, умеет заставить людей верить в это направление, вести их за собой. Такого директора уважают. Сидит он в президиуме, а люди думают: «Это их завод в президиуме». Избрали директора в ЦК — каждый думает: «Завод избрали». Во всяком случае она, Кострова, всегда испытывала такое чувство, когда выдвигали куда-нибудь Лобова.

Совсем иное отношение было к Негину. Его барственный вид, надменность отталкивали людей. В деятельности Негина не было вот этого главного направления. Можно было заранее предвидеть, как оценит новую идею Бартенева технический совет завода, возглавляемый Негиным. Все, что радовало Лобова в Бартеневе: стремление творить, познавать, проявлять самостоятельность, — это-то как раз и раздражало главного инженера.

Бартенев не сдавался. Он созывал ремонтников, проводил совещания, на которых вырабатывалась надежная и быстрая технология будущего ремонта. Однажды, отпустив людей, Бартенев задержался в кабинете и вдруг услышал за дверью голос Негина. Вероятно, главный инженер протянул руку, чтоб открыть дверь, но из-за стола вскочила Феня Алексеевна и, повернув торчавший в двери кабинета ключ, проговорила:

— Андрей Федорович уехал домой обедать.

Какая сила толкнула ее на это? Первым движением Бартенева было встать, постучать в дверь и отчитать ее за самоволие. Но его остановил голос Негина:

— А я наивно полагал, что в разгар рабочего дня они, то есть Андрей Федорович, изволят работать.

— Вы разве не обедаете? — не без лукавства спросила Феня Алексеевна.

Ответа не последовало, только гулко хлопнула входная дверь. В ту же минуту Феня Алексеевна вошла в кабинет с виноватым лицом.

— Что это вам вздумалось меня опекать? — строго спросил ее Бартенев.

— Сама не знаю, как это вышло, но я не пустила его. По-моему, секретарь должен не только создавать атмосферу, но и оберегать ее. Вы бы обязательно сказали ему что-нибудь такое, после чего опять жди комиссию, — оправдывалась Феня Алексеевна, сочувственно глядя на него.

— И все-таки не стоило этого делать, — проговорил Бартенев, не мало дивясь проницательности своего секретаря.

Поступок Фени Алексеевны удивил всех в цехе. В нем сквозило мужество женщины, по-своему вступившей в борьбу за идею высокого давления.

Через несколько дней Бартенев был вызван на заседание технического совета. В кабинете главного инженера собрались все члены совета, в основном, начальники отделов заводоуправления. Прижимая под мышкой свиток чертежей, Бартенев прошел к длинному столу и сел рядом с начальником технического отдела Зотовым. Большие очки в золотой оправе, висевшие на мясистом носу Зотова, делали его похожим на учителя. По другую сторону сидел управляющий гипромезом Голубев, уже не молодой, — с сухим лицом и высокой негнувшейся спиной. Негин все так же безукоризненно одетый, небрежным кивком головы представил слово Бартеневу.