Сейчас, лежа в полумраке, Аня чувствовала, как Солодкин с Львовой и физиком становятся какими-то далекими и совсем неважными фигурами. «Проболею, наверное, с неделю, а то и больше. Вот радости у него-то будет – хоть всю тетрадь пусть у Светки перепишет!» – подумала Аня и совсем не расстроилась. Ей было почти все равно. Сейчас ей больше всего хотелось, чтобы мама завтра не шла на работу, а осталась дома. Чтобы утром она сварила кофе и они с бабушкой не торопясь, спокойно, завтракали, обсуждая дела, знакомых и программу передач по телевизору. Она, Аня, в это время в постели бы пила какао, которое ей принесла бы мама, и ковыряла сырники, которые перед этим поджарила бабушка. После завтрака все бы мерили ее температуру – то есть градусник под рукой держала бы Аня, а мама и бабушка сидели тут же в ее комнате и наперебой вспоминали смешные и нелепые истории из жизни их огромного семейства. Папа, уехавший рано на работу, звонил бы домой каждые два часа, а бабушка и мама подробно докладывали ему о состоянии здоровья дочери. Братьям, Вадиму и Юре, пришедшим из школы, запретили бы бегать по дому, громко разговаривать и даже заходить к ней в комнату.

– Ей нужен покой! Больше спать надо! А вы сейчас шуметь будете. Да и сами заразиться можете. – бабушка это должна говорить громким шепотом, так, чтобы это слышал весь дом. Братья, понятно, ее бы не послушались. Вадим зашел бы в комнату спокойно, не таясь, присел бы на кровать и спросил басом:

– Заболела?

Можно подумать, сам не видит! Вадим сидел бы молча, ничего не говоря, но Ане это не мешало. Брат обладал странным свойством сливаться с окружающей средой, становиться ее неотъемлемой, органичной частью. Аня бы тоже молчала, не испытывая никакого неудобства, а потом бы спросила:

– Что в школе?

Вадим ответил бы не сразу, а минуты через две, когда любой другой нормальный собеседник уже потерял бы терпение и махнул рукой на возможность узнать новости.

– В понедельник у вас будет контрольная. Хитров порвал куртку Самойловой. Химичка просила передать, чтобы ты прочитала два следующих параграфа.

Так, в трех предложениях, Вадим сообщил Ане все самое главное этого дня.

Вадима сменил бы Юра. Он бы говорил не переставая, пытаясь ее рассмешить и создавая вокруг себя суету, от которой Аня бы быстро устала.

– Юр, иди попроси маму налить мне чая, – не выдержала бы Аня.

Юра, довольный тем, что обязательный визит к больной сестре закончен, быстро и охотно выскочил бы из комнаты.

Потом пришла бы участковая врач, заполошная Елена Федоровна Гордеева, которая быстро, почти галопом, прогарцевала в ванную, потом в комнату, послушала Аню холодным стетоскопом и, повернувшись к стоящей поодаль маме, сказала:

– Что поделать – эпидемия! А ваша Анечка совсем взрослой стала! Я еще помню…

Все воспоминания участковой Гордеевой были правдой – она Аню знала совсем маленькой девочкой, пропускающей по болезни детский сад каждую неделю.

Потом Гордеева с бабушкой пили чай на кухне, а мама, облегченно улыбаясь, поправляла постель и говорила:

– Так, пойду-ка я что-нибудь испеку, тортик какой-нибудь легкий. Хочешь «наполеон»?

Ане обычно тортика не хотелось, но она кивала, и вскоре по всему дому разносился запах ванили, шоколада и сдобы… «На пробу» мама бы приносила большую ложку начинки, и Аня осторожно слизывала языком лакомство.

Периодически бабушка заставляла бы ее, закутавшись в одеяло, перебираться в другую комнату, а сама в это время перестилала постель, открывала форточку, приносила чистую чашку. После Аня ложилась на прохладные простыни, а бабушка спохватывалась и подкладывала ей под ноги грелку, завернутую в беличий конверт. Аня помнила эту свою шубку, которую она носила еще в первом классе. Когда шубка пошла по швам, бабушка сделала из нее наволочку-конверт, куда и вкладывала грелку. Мех белки был шелковистый и приятный, тепло так держалось очень долго.

Потом хрустальные подвески, на которые она смотрела, но уже не замечала, вдруг превратились в одну сплошную сверкающую окружность, а подушка под щекой стала опять теплой, но это тепло было уже уютное, сонное. Аня закрыла глаза и подумала, что болеть дома – этот почти счастье. Через некоторое время, уже почти во сне, она почувствовала запах ванильного заварного крема. «Мама готовит», – подумала она и заснула крепким сном. Ей снилось, что крем взбивает миксер, который сначала крутится очень быстро, потом медленнее и медленнее. И это его движение уже не раздражает, а почти убаюкивает. Жаль только, что папа, который держит миску с готовым кремом, вдруг ее выпускает из рук, и она падает, издавая оглушительный хрустальный звон, за миской вдруг почему-то начинают падать хрустальные подвески из люстры. Их звон, неожиданно громкий, будит Аню…

… – Господи, Сашка, ты можешь хоть один раз что-то сделать так, чтобы ничего не упало и не разбилось!

Аня открыла глаза и увидела мужа, вернее, нижнюю часть его спины.

– Ты что там, под кроватью, делаешь? – спросила Аня, еще не вполне проснувшаяся.

– Осколки собираю. – голос мужа прозвучал приглушенно. Близнецы стояли рядом с кроватью и, мешая отцу ползать по полу, хвастались:

– Пока ты спала, мы съездили и купили всего-всего! Нам папа сам разрешил выбрать!

В нос Ане совали каких-то страшных уродцев-роботов, которые шевелили руками и ногами.