Примечательно, что в протоколах следствия вопрос о переводе Золотарева из группы Согрина в группу Дятлова никак не затрагивался. Это одна из многих «зон умолчания», связанная с Семеном, мимо которой, на первый взгляд, следствие никак не могло пройти. Слишком уж сильно Золотарев выпадал из ряда прочих погибших туристов! И тем не менее у следователя Иванова вопросов по персоналиям погибших не возникло. Вернее, не совсем так, скорее всего, таковые вопросы все же задавались, но полученные ответы отражения в деле не нашли. Вполне возможно, что случилось это неспроста — если Золотареву негласно помогали на уровне городского штаба или турклуба «Политеха» агенты КГБ (а без этого, видимо, не обошлось), то фиксировать эту помощь в официальных следственных документах было никак нельзя. Все должно было выглядеть так, словно ситуация разрешилась сама собою: попросил человек о переводе, его и перевели!

Итак, серьезный кандидат на участие в операции «контролируемой поставки» есть — это Семен Алексеевич Золотарев. Однако одного «надзирающего» мало, причем по ряду причин. Во-первых, за грузом необходим круглосуточный надзор, а один человек обеспечить его не в состоянии в силу очевидных соображений физиологического характера. Во-вторых, наблюдения и умозаключения одного наблюдателя всегда субъективны, и даже у самого честного сотрудника госбезопасности возникает время от времени соблазн подчеркнуть личные заслуги на нелегком поприще нелегальной работы. И не просто подчеркнуть, но и преувеличить, и нафантазировать. Поэтому вторая пара глаз — это не просто подстраховка, но и объективный контроль, без которого в серьезном деле никак.

Уже с самого начала осмысления версии «контролируемой поставки» предположение о наличии рядом с Золотаревым второго человека, связанного с Комитетом, заставляло внимательно приглядеться к тем, кто был найден вместе с ним в овраге. Не вызывало сомнений, что этот «второй» в момент непредсказуемого развития ситуации на склоне Холат-Сяхыл в своих действиях должен был ориентироваться именно на Золотарева. Хотя бы потому, что он знал истинное лицо Семена и понимал, что тот должен быть «всему головой». Это соображение сразу ограничило «вычисление» таинственного «второго» до одного из двух кандидатов — Николая Тибо-Бриньоля и Александра Колеватова. Первый вроде бы отлично подходил на эту роль, прежде всего тем, что подобно Золотареву оказался практически полностью одет, т. е. лучше других готов к неожиданностям. Однако это соображение парировалось другими доводами, полностью его уничтожавшими. Достаточно упомянуть всего один из них, делавший невозможным участие Тибо-Бриньоля в тайной операции КГБ, — Николай происходил из семьи репрессированного, а это означало, что он мог быть потенциально нелоялен к Советской власти и защищавшей ее спецслужбе. Для нас неважно, насколько обоснованно подобное предположение, важно то, что при оценке личности Николая Тибо сотрудниками КГБ этот «минус» перевешивал все его «плюсы».

Оставался Александр Колеватов, но он до поры представлялся этакой «темной лошадкой», о которой и сказать-то особенно нечего. На первый взгляд, обычный студент 4-го курса физико-технического факультета УПИ, потомственный уралец, подобно некоторым другим участникам группы (помимо разве что Семена Золотарева, Георгия Кривонищенко, Рустема Слободина и Юрия Дорошенко). Предполагаемая связь этого человека с КГБ никак не просматривалась, с таким же успехом подозревать можно было любого другого участника похода — и Юрия Дорошенко, и Игоря Дятлова… Однако оценка этого человека сразу становится неоднозначной, если мы вспомним обнаруженные Алексеем Коськиным документы — характеристику на Александра Колеватова и заявление последнего о приеме на 2-й курс свердловского «Политеха».

Это небольшое, казалось бы, открытие позволяет взглянуть на жизненный путь Александра Колеватова совершенно по-новому. Что же мы видим? В 1953 г. 19-летний молодой человек заканчивает Горно-металлургический техникум в Свердловске и по распределению оказывается в Москве. И не просто в Москве, а в одном из самых секретных научно-исследовательских учреждений СССР, созданных в рамках реализации «уранового проекта». Речь идет об организованной в мае 1946 г. в составе 9-го Управления НКВД СССР так называемой лаборатории «Б», ориентированной на создание защиты от ионизирующих излучений. Лаборатория эта, выросшая буквально в течение года до размеров института, размещалась сначала в Челябинске, а после 1949 г. переехала в Челябинск-40… да-да, тот самый «атомный город», где чуть позже работал Георгий Кривонищенко и где в сентябре 1957 г. произошла одна из крупнейших в мире атомных техногенных катастроф. В январе 1953 г. этот безымянный «номерной» институт (п/я № 3394) перевели в Москву, где с течением времени передали в состав Министерства среднего машиностроения и присвоили ничего не говорящее название Всесоюзный научно-исследовательский институт неорганических материалов (переименование имело место в январе 1967 г.). Возглавлял это достойное учреждение с самого момента его создания Александр Константинович Уралец-Кетов, именно его подпись красуется под характеристикой Александра Колеватова, о которой было упомянуто чуть выше.

Александр Константинович нам очень интересен тем, что его биография позволяет весьма зримо продемонстрировать близкородственную связь между органами госбезопасности и курируемой этими органами военной промышленностью. Родившийся в 1902 г. Кетов (Уралец — псевдоним, взятый еще в годы Гражданской войны) успешно делал карьеру в ЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ вплоть до 1953 г. Начав свою трудовую стезю в Пермской ЧК в 1920 г., он к апрелю 1944 г. дослужился до полковника госбезопасности, заместителя начальника Тагильского исправительно-трудового лагеря НКВД. На фронте товарищ полковник госбезопасности не служил, всю опасную годину перетерпел на теплых местах в глубоком тылу, все больше по окрестностям Челябинска, Свердловска и Нижнего Тагила. Его успешной карьере это, кстати, ничуть не помешало. В мае 1946 г. карьера полковника сделала неожиданный кульбит: Павел Яковлевич Мешик, заместитель начальника 1-го Главного управления при СНК, занимавшегося созданием атомного оружия, привлек Уральца-Кетова к участию в советском «атомном проекте». И полковник, не имевший никакого технического образования, стал руководить специальной лабораторией, переросшей чуть позже в секретный институт. Александра Константиновича определенным образом затронули события, связанные с пресловутым «разоблачением группы Берия», поскольку Мешик входил в эту группу, был арестован и попал под суд. Суд в декабре 1953 г. вынес генерал-лейтенанту Мешику смертный приговор, а Уралец-Кетов некоторое время оставался не у дел. На него смотрели как на «бериевца», выдвиженца одного из подручных Берия, и на некоторое время отстранили от руководства институтом. В 1953 г. полковник был уволен из системы МГБ, больше двух лет считался состоящим в «действующем резерве», а в октябре 1955 г. выбыл и оттуда. В конце концов он сумел доказать, что «бериевцем» не являлся, и вернулся в институт, который возглавлял еще более 20 лет. Такая вот интересная карьера — из руководителей ГУЛАГа в ряды передовой технической интеллигенции, в каком-то смысле технократической элиты общества.

Получить работу в Москве в начале 1950-х гг. было весьма и весьма непросто. Столица предоставляла своим жителям максимум возможных удобств — налаженное снабжение продуктовыми и промышленными товарами, стабильно работающий городской транспорт, общественный порядок, образцово исполняющие свои обязанности коммунальные службы. Здесь были лучшие театры и самые интересные художественные выставки, тут появлялись литературные новинки, тут трудился интеллектуальный цвет советского общества. Александр Твардовский не случайно написал о Москве тех лет: «столицей награждают». Система прописки работала таким образом, что отсекала всех, кто приезжал на поиск работы самостоятельно. Работу в Москве получали только москвичи, трудоустроиться в столице иногороднему жителю значило вытащить выигрышный лотерейный билет.

Навек оставшиеся молодыми: Александр Колеватов, Рустем Слободин, Георгий Кривонищенко

Очень хорошо ситуацию тех лет, связанную с получением работы в Москве, описал в своих мемуарах генерал армии первый заместитель Председателя КГБ Филипп Денисович Бобков. В 1946 г. он закончил ленинградскую школу СМЕРШ, расположенную на Гороховой улице, дом 2, и получил направление… в Москву. Родом Бобков был с юга России, из Макеевки, крупного центра угольной промышленности. Его, однако, направили в Москву, и случилось это в силу прямо-таки анекдотической ошибки: секретарь отдела кадров прочитал небрежно написанное слово «Макеевка» как «Москва» и положил личное дело курсанта Бобкова в стопку «москвичей». Когда же техническая ошибка разъяснилась, исправлять ситуацию было поздно — список курсантов-москвичей пошел «в приказ» министра МГБ. Никто не рискнул позвонить в Москву и честно сказать «мы ошиблись». Как известно, Виктор Абакумов мог словом убить (известны такие исторические предания), поэтому сказать министру, что он подписал неверно составленный приказ, мог только самоубийца. В итоге Бобков попал в Москву, где, между прочим, в 1955 г. допрашивал некоторых пойманных парашютистов Бориса Паша. В общем, весьма познавательные воспоминания Ф. Д. Бобкова «КГБ и власть» можно рекомендовать для внимательного прочтения всем тем, кто интересуется отечественной историей вообще и историей отечественных спецслужб в частности.