Верка видела, как он нервничает при каждом посещении «твердозаданцев», но до поры до времени помалкивала.

Особенно настойчив был Лифер Иванович Овчинников, пожилой, крепкий мужик, с большой, сроду не чесанной бородищей.

— Не могу я ничего сделать, — мягко, терпеливо убеждал его Рымарев.

— Но как считаешь, по закону это наваливать такую беду на человека? — допытывался Лифер Иванович.

— Ничего я не считаю. Мое дело колхоз. По всем другим вопросам обращайтесь к товарищу Белозерову.

— Это к Задурею-то? Да он разговаривать разучился, он же гавкает, как собака. Что с ним наговоришь? Вот покойник Лазарь Изотыч был человек душевный. И ты… культурность у тебя, обхождение. Пойми, дорогой товарищок, нет моих силов, чтобы столько сдать. Вот ей-богу! Дети же у меня, Павел Лексаныч.

Униженно горбатилась широкая спина Лифера Ивановича, из-под густых суровых бровей просяще смотрели прямо в душу Рымарева серые глаза. И эта униженная поза, и просьба в суровых глазах до того были не свойственны мужику, что Рымареву стало не по себе.

Из кути вышла Верка. За ней, переваливаясь с боку на бок, как утенок, ковылял, держась за подол сарафана, Вася.

— Ты что тут расхныкался? — спросила Верка Лифера Ивановича. — Ты что канючишь?

— Не лезь в мужской разговор.

— Я тебе покажу мужской разговор! Ты в чьем доме находишься? Ты чего тут клянчишь? А ну, заворачивай оглобли! Ишь какой! Когда колхоз собирали, ты где был? Небось не бегал, никого не просил, чтобы тебя записали. Все выгадывал. Ну и выгадал, и получай, и не лезь с жалобами. Если весь ум в бороду ушел горбом отдувайся.

— Да ты-то чего взъелась?

— Шагай, шагай! — Верка подтолкнула его к дверям. — Изведете мне мужика, паразиты несчастные. Ни днем, ни ночью от вас покою нет.

На пороге Лифер Иванович обернулся, сказал с горечью Рымареву:

— Молчишь? Эх ты!

Она проводила Лифера Ивановича на улицу и закрыла ворота на засов. Когда вернулась, он сказал:

— Не надо бы так.

— А что с ними чикаться? Я их всех отважу таскать сюда свои жалобы. Поддайся им, так свету белого невзвидишь. Без того у тебя ни отдыха, ни продыха.

На этом дело с Лифером Ивановичем не кончилось. Через несколько дней поздно вечером к Рымареву пришли Максим и его брат Игнат. Вместе их Рымарев почти не видел и сейчас поразился, как они не схожи друг с другом. Игнат здоровяк, неторопливый, не быстрый на слово, все больше молчит, сжимая в кулаке бороду. Эта борода делает его старше на добрый десяток лет. Максим худенький, узкоплечий, как сын ему.

Верка стала на стол налаживать, ко Максим остановил ее.

— Не надо. Мы ненадолго, и по делу. А дело, Павел Александрович, такое. Неладно, кажись, выходит у нас с обложением мужиков.

— В каком же смысле неладно? — настороженно спросил Рымарев, предчувствуя, что этот хрупкий молодой человек с синими, как у девушки, глазами опять что-то надумал, снова попытается возлечь в какую-нибудь историю.

— В том смысле, что мы, прямо говоря, кое-кого разоряем.

— Кого же?

— Да хотя бы Лифера Ивановича.

— Жаловался?

— Нет.

— Так откуда же ты взял?

— Братуха вот, Игнат, сказывает.

— Тебе жаловался? — спросил Рымарев у Игната.

— Да нет. Кто я такой, чтобы жаловаться? Стороной узнал, что подвели под твердое задание. Игнат помолчал, словно ожидая, о чем еще спросит Рымарев, продолжал: — Неспособный он вынести такое твердое задание. Я мельником работаю. Кто что ест, мне хорошо известно. Лифер перед весной молол зерно, смешанное с брицей. Стало быть, от прошлогоднего урожая ничего не осталось.

— Ну это еще как сказать, — усомнился Рымарев. Игнат подумал, качнул головой.

— Нет, не станет мужик набивать брюхо брицей, если калачи имеются. Нынче Лифер посеял много, это верно. Но с землей ему утеснение было, вся пашня на взгорье. Хлеб там родится худо. На мельницу я ездил мимо Лиферовых полей. Не урожай горе. Колос от колоса не услышишь голоса. На это начальство не посмотрело. Много десятин засеяно, ну и гони хлеб без разговоров. Разве такое дозволяется Советской властью?

— Но при чем тут я?

— Посоветоваться надо, Павел Александрович, — сказал Максим. — Зазря человек пострадает. Не везет этому мужику. Помню, еще при Лазаре Изотыче его да еще Викула Абрамыча и Прохора Семеныча прижимали. Отстоял Лазарь Изотыч. И нам надо как-то помочь мужику.

— Почему вы идете ко мне, а не к Белозерову? Этого я понять никак не могу!

— И к Белозерову пойдем, а как же… — Максим достал кисет с табаком, скрутил папироску. — Хотел я знать, что ты о таких делах думаешь.

— Послушайте, Максим Назарыч, мне совсем не до этого! — взмолился Рымарев. — И без вашего Лифера дел по горло.