Петербург встретил нас так, как он умеет встречать провинциалов – обухом Невского проспекта по только что поднятой с подушки в плацкартном вагоне голове. Солнце, ветер, капель, толпы на переходе от Московского вокзала к площади Восстания, платье какое красивое в витрине, ты только глянь, седьмой автобус или десятый троллейбус до Университетской набережной – написано на бумажке: через Неву по Дворцовому мосту – моща, а есть уже хочется, надо было беляш купить на вокзале, теперь кафе дешевое искать будем…

Улицы линиями называются, и весь Васильевский остров ими разлинован. Благо нам нужна линия Первая, найти ее просто. Да и журфак нетрудно – серая громадина бывшего доходного дома, зажатая с двух сторон собратьями поменьше.

– Наш, – опознала я дом, виденный на картинке.

Толпа у входа. Лестница на шестой этаж. Большая аудитория номер 601.

– А билеты по экономии России будут? – спросили из зала.

– Экономию вы дома проходите, а по экономике – возможно. Список примерных вопросов по истории выдадим.

За соседним столом переговариваются. Оказывается, тут есть «подготы», которые нужно посещать почти год.

– Прорвешься, – говорит Оля, когда мы выходим.

Я в этом уже не так уверена.

Ее родные, у которых мы ночевали, узнав, что я собираюсь поступать в «большой» университет, не скрывали сомнений:

– Там надо хоть уборщицу знакомую иметь.

Знакомых уборщиц у меня не было, как и вообще знакомых в этом городе.

Апрель и май я учила – нет, раскладывала на составляющие и вновь собирала в формате выданного списка билетов – историю, не поднимая головы, по восемь-девять часов в день. Ездила в редакцию с конспектами под мышкой. Там моего энтузиазма, словно сговорившись с просвещенными Олиными родственниками, тоже не разделяли и без конца рассказывали истории с заведомо печальным концом о поступавших, но не поступивших на журфак местных акулах и акулятах пера. Каждый раз в непоступлении оказывались виноваты то фамилии нетитульной нации, то козни приемной комиссии с непременным раскрытием карт в конце игры в формате популярного в те годы «Поля чудес» – «играл, но не дошел ход».

Я же чертила на историческом атласе выстроенную шведами клин-«свинью» и ответный маневр Александра Невского в Ледовом побоище. Писала карточки с датами реформ в царской России. И хоть подними меня ночью! – могла рассказать, как «Отче наш», полную хронологию Соляного бунта. Словом, существовала одновременно во всех веках и, благодаря одномоментности присутствия, уже без учебника выстраивала логические связи и проводила исторические параллели.

История, как и французский язык, переполняла меня, но теперь был интерес и была цель – высокий серый дом на Первой линии «Васьки», как называли остров местные. Пробежавшись перед сном по самым незначительным датам (основные были высечены в скрижалях памяти как десять, тридцать, сто заповедей), я представляла, как открываю тяжелые двери и вхожу внутрь – студенткой.

История России разворачивалась передо мной дорожкой, по которой я шла, словно Екатерина Великая, кивая, как добрым знакомым, дворцовым переворотам и сражениям, – прямо на шестой этаж, в 601-ю аудиторию.

В эту же аудиторию я зашла наяву, когда приехала на краткосрочные «подготы» за месяц до поступления. На первое занятие бежала от метро бегом, но все равно опоздала и села на единственное свободное место – возле высокой девушки с заколотыми в строгий пучок волосами, с высоким, гладким, как у ребенка, лбом – ботокса тогда еще не было, и словно нарисованными идеально правильными чертами.

Она была потрясающе красива – видимо, этим и объяснялось вакантное место рядом: девочки не хотели сравнений, а мальчики были «филолухами». Милостиво разрешив осквернить своим присутствием ее величество, она шепотом сказала, что только что ушли телевизионщики, снимавшие репортаж об «абитуре». Оператор только на нее и направлял камеру, вечером в новостях покажут.

Набившись в одну из немногих комнат журфаковского общежития «на Кораблях», где был телевизор, иногородняя абитура и впрямь увидела этот репортаж и уже знакомую нам диву с изогнутыми бровями, словно рожденную для того, чтобы украсить собой экраны.

На следующий день в 601-й аудитории все заняли свои места – как в туристическом автобусе, когда первая поездка закрепляет за пассажиром нигде не прописанное, но само собой разумеющееся право претендовать на это сиденье до конца поездки.

Красавица оказалась почти тезкой – Мариной. Щедро отвесив полагающуюся порцию комплиментов за вчерашнюю телепремьеру – с горкой, я оказалась произведенной в пажи Прекрасной Дамы.

Через несколько дней я привыкла к снисходительно-покровительственному тону Марины: несмотря на всю свою величественную недоступность, она оказалась довольно открытой – даже спустя много лет язык не поворачивается ее так назвать – «девчонкой». Друзей в незнакомом городе у меня не было, а у нее, казалось, не было вообще. Природа сыграла с ней злую шутку, наделив красотой, не привлекающей, а отталкивающей.

Впрочем, отталкивала ее красота далеко не всех, а недостаток общения со сверстниками с лихвой компенсировали кавалеры, все больше – великовозрастные. Один из них и оплачивал ее курсы и индивидуальные занятия с лучшими университетскими преподавателями по всем дисциплинам.

– Хуже всего история идет, – делилась она на лекции по истории, скользя взглядом по конспектам, как по меню в ресторане.

Историю читал грузный дядька. Он садился за стол, прикрывал глаза, но не засыпал, как казалось нам, в первые же минуты, а начинал рассказывать по памяти, лишь изредка приоткрывая глаза, чтобы убедиться, что слушатели бодрствуют. Никто, конечно, не спал – до экзамена оставались каких-то три недели. Скрипели старые деревянные стулья, бегали шариковые ручки по бумаге, шелестели тетради, мы вздыхали, утирали пот со лба: в раскрытое окно дул ветер, даже не с Невы, а, казалось, с Финского залива, но на улице стояла тридцатиградусная жара, под окном громыхали трамваи.