Шрифт:
«Годунов (Шуйскому): …Я родом из татар, а ты хоть родом русский, Однако мной сильна, а не тобою Русь!»
Верно отчеркнули. Такие намеки Старику нравятся… Стал просматривать пьесу с начала. – Много чепухи… заговор какой-то… А вот опять отчеркнуто:
…Казался мне пороюЖестоким нрав царя, но прав был государь!Когда окрест него кишат такие змеи,Так и ужа, принявши за змею,Убить не грех!..Ну что же… Снова чепуха… А здесь отчеркнута целая сцена: чернец, как бы от имени народа, порицает царя за жестокость («Царством правит плаха»), за ошибки в политике. А Иван сажает чернеца на трон и ловко подводит слушателей к тому, что иного пути нет:
…Ты хотел,Как праведный судья, сойти в могилу с честьюИ превратить меня из твоего судьиЛишь в палача кровавого?…
Что ж совершил ты, инок? Ты, нашедшийСтоль много слов, чтоб попрекнуть меняВ бессмысленности всех моих деяний,В себе единой мысли не обрел,Чтоб совершить деяние разумней…Ты часа на челе венца сдержать не мог!А я уж тридцать лет держу его…Искусственно немного. Но то, что надо. Нужно будет Старику показать. А автору… Как его? Соловьев, Соловьев… Так: 1907 года, русский… не состоял… не был… не был… нет… нет… нет… не имею… не переписываюсь… А, уже имеет одну Сталинскую премию: в 1941 году, за пьесу «Фельдмаршал Кутузов»… Не помню что-то. Но тем лучше. Дадим ему еще одну. Что тут предлагают мудрецы? Второй степени. Второй так второй.
Он завизировал представление и открыл следующую книгу.
Сталин возвратился из Пицунды в последних числах октября. На подмосковной даче возобновились долгие обеды, за которыми решались многие вопросы государственной политики. Поинтересовался Сталин и идеологией. Жданов рассказал о первых, хотя еще очень скромных успехах: «Русский вопрос» Симонова, «Счастье» Павленко, «Ветер с юга» Э. Грина. Идет пересъемка ряда эпизодов кинофильма «Адмирал Нахимов», появились критические статьи, разоблачающие вредоносное влияние произведений Зощенко, Ахматовой и многих из тех, кто следует в фарватере их идеологии, – Садофьева, Комиссаровой, Спасского, Слонимского, Флита…
Сталин одобрительно кивал, сказал наставительно:
– Это хорошо. Не ослабляйте внимания к идеологии. Сейчас, когда мы вступаем в новый ответственный этап строительства коммунизма, идеология приобретает для нас первостепенное политическое значение. – Даже в узком кругу он старался не выпадать из образа Вождя и Учителя…
Берия словно только того и ждал:
– Следовательно, наши идеологические враги превращаются теперь во врагов политических…
Что означало в устах Берии «политические враги», в разъяснениях не нуждалось. Жданов тревожно посмотрел на Сталина: неужели это от него? На Старика смотри не смотри, ничем себя не выдаст… И все-таки: неужели же он хотя бы намеком не дал бы ему, Жданову, понять, что намерен подключить Берию? Не похоже. Да и зачем это сейчас.
Взвешивая каждое слово, он сказал:
– Постановления Центрального Комитета с предельной ясностью раскрыли как политическое лицо наших идейных противников («Вот так пусть будет сформулировано: не «политический враг», а «политическое лицо идейного противника»), так и политический смысл их произведений («Это важно, пока Берияне успел приклеить им ярлык "антисоветские произведения"»). Писательская общественность осудила их произведения, сама пресекла их деятельность. Теперь, когда они разоблачены и находятся в полной политической изоляции, возвращаться к ним не имеет смысла.
Сталин, в продолжение этой тирады сосредоточенно счищавший ореховый соус с куска сациви, лежавшего в его тарелке, поднял глаза на Молотова. Тот понял это как приглашение высказаться:
– Я думаю, мы добились определенных результатов и торопиться с дальнейшими шагами не следует. У нас сейчас возникает немало трудностей. (Молотов имел в виду вверенное ему Министерство иностранных дел.) Союзники крайне нервозно и подозрительно относятся ко всему, что у нас происходит. Какая нужда давать им материал без серьезных на то причин?
– А каково мнение молодежи? – Сталин посмотрел на Маленкова и Хрущева.
Маленков понимал, что возражений двух китов – Молотова и Жданова – в данном случае вполне достаточно, чтобы провалить предложение третьего. Но третьим был Берия, и оставить его в полной изоляции значило вызвать на себя его гнев: то, что он простит Молотову и Жданову, он не простит их подголоску. Если же его поддержать – ему, Маленкову, это несомненно зачтется, а торжествующие победу «киты» на него не обидятся.
– Мне думается, – он честными глазами посмотрел на Сталина, – что одно не противоречит другому. Предложение Лаврентия Павловича выявить политические связи тех, кто поддерживает Зощенко и Ахматову, очень своевременно. Тем более что мы не можем исключить попыток этих отщепенцев установить связь с антисоветскими заговорщиками на Западе, в свете того, что нам сообщил Вячеслав Михайлович о царящей там атмосфере, – это особенно актуально…
– Если мы сейчас предпримем в отношении уже поверженных постановлением ЦК литераторов какие-либо новые шаги, – возразил Хрущев, – мы рискуем получить обратный политический результат. Мы посеем тревогу в среде деятелей культуры, которые, как доложил сейчас Андрей Александрович, в массе своей идут по правильному пути. К тому же в органах сейчас непочатый край работы с пленными, перемещенными, остававшимися в оккупации.
Все ждали, что скажет Сталин.
– Я вижу, мы пришли к единому мнению. Это хорошо. Не нужно превращать своих идеологических противников в мучеников. Дадим товарищу Жданову возможность довести дело до конца теми средствами, которые он считает наилучшими.