Известие о том, что после возвращения из Штатов я работаю официантом в «Патио-Пицце», шокировало многих моих знакомых. Это третий вид культурного шока — когда уже не они тебя, а ты их.

Впрочем, через три месяца меня уволили, и знакомые вздохнули с облегчением — привычная картина мира восстановилась. Но вопрос «За что?» они все-таки задавали с опаской. Приходилось рассказывать, как я вылил четыре огромных бокала кока-колы на очень важного клиента. Это радовало и успокаивало слушателей, но было неправдой. Уволили меня из-за гребаной литературы.

Хотя клиент, облитый колой, тоже был. Даже парочка, муж и жена — когда полные стаканы сыплются на стол с высоты плеча, сложно попасть лишь в одного человека. Правда, я слышал одну такую невероятную байку. В курсе подготовки официантов было занятие по проблемам равновесия. Преподаватель, опытный халдей из Москвы, советовал в критических случаях опрокидывать поднос на себя. У него самого, типа, такой казус приключился однажды. Но он спас ситуацию, приняв на грудь целый букет коктейлей — зато на дорогих гостей ни капли! Александр Матросов, короче.

Я так не мог. Инстинкты подводили. В последний момент рука с подносом выворачивалась естественным движением, которое в айкидо называют «кохю-нагэ». Выходило почти как у любимого Джеки Чана, который любит драться кухонной утварью. Ну, так круто я не научился, но по крайней мере, на себя ни капли не попадало.

Однако за такие проколы у нас не увольняли. В новую команду специально набрали людей без опыта — считалось, что лучше научить своих, чем переучивать уже испорченных советской практикой официантов. Так что и роняли, и сами падали регулярно.

Кроме того, в ресторанном коллективе всегда есть некая тайная сплоченность против так называемых «гостей». Нет, бывают и нормальные клиенты. Но когда тебя начитают гонять, пальцы гнуть вокруг самого дешевого салата… Ну, вы понимаете. Свои внутренние законы возникают. Пиццу, к примеру, можно ронять по дороге из кухни сколько угодно раз. Главное, не ронять ее в туалете. Иначе клиенты, находя среди пепперони туалетную бумагу, начинают спрашивать, что это за растение. Приходится напрягать фантазию.

А уволили меня за то, что я читал книжки в перерывах между заказами. Курить в это время разрешалось. Разрешалось даже чистить ногти зубочистками, которые потом будут воткнуты в изящные канапе. И много еще чего разрешалось. Но всякий раз, видя меня в курилке с книгой, директор почему-то злился.

Когда я выходил из директорской с последней зарплатой, в ресторане играл Коэн. Это была хорошая примета. И работа, с которой можно уйти, просто сняв фартук, была хорошей работой. Ну, может, не так спортивно, как развозить телеграммы на велике. И не так халявно, как дежурить на вахте в общаге. Но зато и не так холодно, как разгружать в порту баржи с сахаром под Новый год. И уж точно не так занудно, как преподавать вузовскую математику. Все мои работы были по-своему прикольны, когда я на них не задерживался.

Что до чтения на работе… Позже я осознал, что директор прав. Ну нахрена тебе книги, если у тебя такая поэтичная профессия? Когда бармен вынимает изо рта обсосанную оливку и бросает ее в мартини, а спустя три минуты этот мартини пьет жлоб в костюме за пять тысяч баксов — вот самая настоящая поэзия. Тонкая, недоступная для людей ограниченных. Может, через несколько лет на премьере «Бойцовского клуба» у них что-нибудь шевельнется в башке. Но не сильно. И во время походов по ресторанам я еще долго буду спасать знакомых, настоятельно советуя не говорить официанту лишних слов до того, как он принес еду. Официант не будет играть с вами в слова. У него есть поэзия посильней.

И, кстати, лучше не берите пирожные со взбитыми сливками. Вообще никогда.

После увольнения из ресторана я сделал последнюю попытку взяться за ум. Я все еще числился младшим научным сотрудником СПИИ РАН. Кандидатский минимум был сдан как два байта, а доклад «Cellular Automata in Pattern Recognition» представлен на понтовой международной конференции. Перед докладом я зашел к своему научному руководителю коротко стриженным, в костюме-тройке и голубых контактных линзах. Доктор Баранов, отец первого русского Forth-транслятора, настолько не узнал меня, что вскочил с кресла, подбежал к двери и протянул мне руку.

Но даже на конференции один крупный ученый пытался сбить меня с толку. Совершенно игнорируя мои изящные алгоритмы распознавания испачканных букв, он спросил, кто нарисовал мне для презентации такие красивые буквы.

— Да я сам, попиксельно… — ответил я.

— О! — сказал известный профессор с каким-то нездоровым восторгом. — Вот это у вас хорошо получилось! — Затем хитро прищурился и добавил: — А вы знаете, что тем же самым сейчас занимается старик Кнут?

— Неужели Дональд Кнут тоже занялся распознаванием образов? — с воодушевлением спросил я, мысленно прокручивая в голове три тома «Искусства программирования» Кнута.