Лирика 30-х годов
вернуться

Пастернак Борис Леонидович
Шрифт:

Роман «Доктор Живаго» и стихи, написанные от имени героя, стали выражением радости, превозмогающей страх смерти.

Передавая стихи к роману своему герою, Пастернак получил возможность сделать новый шаг в сторону большей прозрачности стиля и ясности продуманной и определившейся мысли.

С изданием романа за границей к поэту пришла всемирная известность. Одновременно на родине роман был признан клеветой на советскую действительность, а его публикация – предательством. Особый взрыв ненависти вызвало присуждение Пастернаку Нобелевской премии.

Начавшаяся идеологическая кампания травли заставила его отказаться от нее и не ездить в Швецию.

Последней книгой стихов Пастернака стала рукописная тетрадь «Когда разгуляется», оставшаяся неизданной на родине при его жизни. Тяжелая обстановка и гонения сказались на его здоровье и ускорили смерть.

Классическая драма судьбы русского поэта была им доиграна до конца.

Он нередко предчувствовал такой исход, – и еще в 1932 году писал сестре, со всей ответственностью сознавая сделанный выбор:

«Как перерождает, каким пленником времени делает эта доля, – это нахождение себя во всеобщей собственности, эта отовсюду прогретая теплом неволя. Потому что и в этом – извечная жестокость несчастной России: когда она дарит кому-нибудь любовь, избранник уже не спасется с глаз ее. Он как бы попадает перед ней на римскую арену, обязанный ей зрелищем за ее любовь».

О знал бы я, что так бывает,Когда пускался на дебют,Что строчки с кровью убивают,Нахлынут горлом и убьют…Но старость – это Рим, которыйВзаимен турусов и колесНе читки требует с актера,А полный гибели всерьез…

Евгений Пастернак

Начальная пора

1912–1914

Из книги

«Начальная пора»

* * *

Февраль. Достать чернил и плакать!Писать о феврале навзрыд,Пока грохочущая слякотьВесною черною горит.Достать пролетку. За шесть гривен,Чрез благовест, чрез клик колес,Перенестись туда, где ливеньЕще шумней чернил и слез.Где, как обугленные груши,С деревьев тысячи грачейСорвутся в лужи и обрушатСухую грусть на дно очей.Под ней проталины чернеют,И ветер криками изрыт,И чем случайней, тем вернееСлагаются стихи навзрыд.1912

* * *

Как бронзовой золой жаровень,Жуками сыплет сонный сад.Со мной, с моей свечою вровеньМиры расцветшие висят.И, как в неслыханную веру,Я в эту ночь перехожу,Где тополь обветшало-серыйЗавесил лунную межу,Где пруд как явленная тайна,Где шепчет яблони прибой,Где сад висит постройкой свайнойИ держит небо пред собой.1912

Сон

Мне снилась осень в полусвете стекол,Друзья и ты в их шутовской гурьбе,И, как с небес добывший крови сокол,Спускалось сердце на руку к тебе.Но время шло, и старилось, и глохло,И, паволокой рамы серебря,Заря из сада обдавала стеклаКровавыми слезами сентября.Но время шло и старилось. И рыхлый,Как лед, трещал и таял кресел шелк.Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла,И сон, как отзвук колокола, смолк.Я пробудился. Был, как осень, теменРассвет, и ветер, удаляясь, нес,Как за возом бегущий дождь соломин,Гряду бегущих по небу берез.1913, 1928

Вокзал

Вокзал, несгораемый ящикРазлук моих, встреч и разлук,Испытанный друг и указчик,Начать – не исчислить заслуг.Бывало, вся жизнь моя – в шарфе,Лишь подан к посадке состав,И пышут намордники гарпий,Парами глаза нам застлав.Бывало, лишь рядом усядусь —И крышка. Приник и отник.Прощай же, пора, моя радость!Я спрыгну сейчас, проводник.Бывало, раздвинется западВ маневрах ненастий и шпалИ примется хлопьями цапать,Чтоб под буфера не попал.И глохнет свисток повторенный,А издали вторит другой,И поезд метет по перронамГлухой многогорбой пургой.И вот уже сумеркам невтерпь,И вот уж, за дымом вослед,Срываются поле и ветер, —О, быть бы и мне в их числе!1913, 1928

Венеция

Я был разбужен спозаранкуЩелчком оконного стекла.Размокшей каменной баранкойВ воде Венеция плыла.Все было тихо, и, однако,Во сне я слышал крик, и онПодобьем смолкнувшего знакаЕще тревожил небосклон.Он вис трезубцем СкорпионаНад гладью стихших мандолинИ женщиною оскорбленной,Быть может, издан был вдали.Теперь он стих и черной вилкойТорчал по черенок во мгле.Большой канал с косой ухмылкойОглядывался, как беглец.Туда, голодные, противясь,Шли волны, шлендая с тоски,И гондолы [1] рубили привязь,Точа о пристань тесаки.Вдали за лодочной стоянкойВ остатках сна рождалась явь.Венеция венецианкойБросалась с набережных вплавь.1913, 1928

1

В отступление от обычая восстанавливаю итальянское ударение.