Но это было выше ее сил. Никакие фотографии не передавали истинного размера строений, нависавших над улицей, — они, казалось, готовы были рухнуть в любой момент и придавить насмерть юную леди, если такси не разделаются с ней раньше. В ушах звенело от шума машин и людских криков, сердце бешено колотилось; Джинни смогла немного успокоиться, только когда села в поезд до Гринфилда. Оказавшись вновь среди лесов и пастбищ, разглядев вдали несколько пасущихся коров и овец, она с облегчением подумала: ну хотя бы об этом я кое-что знаю. Будет о чем поговорить с новыми одноклассницами.

В Гринфилде ей многое понравилось. Старинные каменные здания с высокими покатыми крышами, увитые плющом стены, рассеянная пелена солнечного света — здешнее лето словно зима в Техасе, — густой лес и бескрайние поля, начинавшиеся сразу за кампусом. Она и не подозревала, что существует столько оттенков зеленого, что дожди могут идти так часто, а земля бывает настолько влажной. Кампус построен всего сорок лет назад, но ему легко можно было дать и четыреста, так густо виноградные лозы увили фасады зданий, а ветви деревьев касались окон самых верхних этажей. В те редкие моменты, когда она была предоставлена сама себе, легко было почувствовать себя важной особой, как будто сейчас она окажется в толпе принцев или сыновей премьер-министров, — теперь-то она знала, что все они будут англичанами, а вовсе не испанцами. Но чаще она подумывала, что вообще-то не хочет оказываться в толпе, а сама предпочла бы стать премьер-министром, — ничего невозможного, времена меняются. Она воображала, как пишет письма своим верным гражданам, сидя за огромным старинным деревянным столом.

Впрочем, в одиночестве она оставалась не часто. Распорядок дня был суров: колокол, возвещавший подъем, завтрак, молитва, уроки, обед, уроки, спортивные занятия, ужин, домашние задания. Ровно в одиннадцать выключали свет и по коридорам с проверками ходил дежурный преподаватель.

Соседка по комнате, маленькая еврейка Эстер, каждый день плакала перед сном. В конце недели, вернувшись после ужина, Джинни обнаружила, что соседка и все ее вещи исчезли. Отец Эстер владел заводами в Польше, но потерял все с приходом нацистов; чек за ее обучение оказался недействительным. Джинни переехала в другую комнату, поуютнее. Новую соседку звали Корки, она была робкой, но милой девочкой и, в отличие от Эстер, чувствовала себя в новой школе вполне комфортно. Знакома была со всеми, но, как обратила внимание Джинни, дружила с немногими. Корки была высокая и широкоплечая, как канадский лесоруб, и, похоже, смирилась со своей внешностью — с вытянутым лицом, которое никогда не станет симпатичным, с красными шелушащимися губами, с жидкими и тусклыми волосами. Судя по старомодной, потрепанной одежде и безразличию к собственной наружности, Корки была из бедной семьи. Поэтому Джинни старалась по-своему позаботиться о ней — украдкой таскала для нее сладости из столовой, как когда-то носила простоквашу для отцовских вакерос.

Однажды в понедельник за обедом девчонки спросили, кто ее соседка, и она ответила: Корки Халлоран.

— А, великая Сапфо? — усмехнулась Топси Бэбкок.

Маленькая красивая блондинка со светлой кожей и улыбкой, которая включалась и выключалась, как светофор. Иногда улыбка означала одобрение, но гораздо чаще — категорическое осуждение, а Топси была из тех, кого не хочется разочаровывать. Остальные девчонки за столом рассмеялись, и Джинни с ними за компанию, хотя и не поняла, в чем тут дело.

— Она училась в Спенсе, но, говорят, проводила слишком много времени с одной девочкой, если ты понимаешь, о чем я.

— Вот послали бы ее в Сент-Пол — ей там самое место!

Все посчитали идею ужасно забавной. Джинни просто согласно кивнула.

На следующие выходные Корки пригласила нескольких подружек в гости к себе домой; она жила, как оказалось, всего в сорока минутах езды от школы. К удивлению Джинни, среди гостей оказались многие из тех, кто потешался над Корки за обедом, — Топси Бэбкок, Натали Мартин, Кики Фелл и Бутси Элиот. Джинни думала, что за ними приедет какой-нибудь старый драндулет или даже грузовичок, но их встречал водитель в униформе на громадном семиместном «паккарде».

— Ты ведь общалась с той еврейкой, да? — спросила Кики, темноволосая версия Топси, разве что стриженная коротко, по-мальчишески. И еще говорили, что ей делали пластическую операцию, чтобы укоротить нос.

Со времени приезда в Гринфилд Джинни все больше времени проводила у зеркала, изучая собственную внешность. Нос у нее вполне прямой, но глаза какие-то невыразительные, цвета дождя и тумана. Острый подбородок, высокий лоб и шрам над бровью — она им очень гордилась, потому что шрам был точно такой же, как у братьев, — больше пристали бы мужчине. Шрам глубокий, невозможно не заметить.

— МакКаллоу… — задумчиво проговорила Топси. — Это ведь еврейское имя?

Девчонки захихикали, только Корки отстраненно смотрела в окно.

— Не думаю.

— Я пошутила. Ну конечно, нет.

Остаток пути Джинни молчала. Зданий по дороги почти не попадалось, а сама дорога, узкая и извилистая, была тем не менее асфальтирована. Вдоль дороги тянулись высокие живые изгороди, красные сараи и непременные каменные стены. Солнце с трудом пробивалось сквозь густую листву, а небо казалось совсем крошечным. Было прохладно, хотя сентябрь только начинался.

Топси, Кики и Бутси вместе учились в начальной школе; остальные, видимо, познакомились примерно так же, как она в свое время с Мидкиффами и Рейнолдсами. Натали, обладательница длинных каштановых волос и большой груди, которую она пыталась скрыть, сильно сутулясь, тоже молчала всю дорогу. Она демонстративно смотрела в окно, стараясь не встречаться взглядом с Джинни, но улыбалась шуточкам Топси вместе со всеми.

Наконец, свернув в каменные ворота, автомобиль проехал по длинной аллее между высоких деревьев. Джинни никогда в жизни не видела столько зеленой свежей травы, целые акры; она попыталась прикинуть, сколько голов скота здесь можно прокормить (по акру на голову? — вполне возможно), но подумала, что вслух лучше об этом не рассуждать.