Больше они не разговаривали. Салман прошел в комнату, где лежала больная. Лицо у нее было бледное, осунувшееся.

— Что это вы так долго не были у нас, как ваши дела? — встретила его вопросом Разия Бегум.

Он сел на стул.

— У меня все в порядке, а вот с вами-то что случилось?

— Уж не знаю, что это и за болезнь. С каждым днем мне становится хуже.

— Кто вас лечит?

— Говорят, очень хороший врач, но мне не легче от его лекарств. Вы и сами видите, что со мной стало.

Салман внимательно вглядывался в ее лицо. Она задыхалась, когда начинала говорить, под глазами легли темные круги. Было ясно, что Разия Бегум больна серьезно. Салман подумал, что неплохо бы показать ее доктору Зеди.

— У меня есть друг — очень хороший врач. Я как-нибудь приведу его к вам.

— Спасибо. Хорошо бы установить диагноз. Ведь до сих пор ничего не известно! Я говорила мужу — он только сердится. Этому доктору он верит как богу, а я почему-то не доверяю. А раз не веришь, так и пользы от лечения нет.

Разия Бегум говорила так, словно уже считала себя обреченной. Салман пытался успокоить ее. Она ни словом не обмолвилась о событиях той ночи, и он решил, что либо Султана рассказала ей все, либо она сама догадалась, что лучше не вспоминать об этом. Уходя, Салман обещал ей привести с собой доктора Зеди.

Он вышел. На веранде, прислонясь к столбу, стояла Султана. Девушка не двинулась с места, хотя видела, что он смотрит на нее. И только, когда он задержался у калитки, она подошла к нему и молча посмотрела в глаза. Салман ласково погладил ее руку.

— Я приду еще, Султана.

— Приходите обязательно.

Салман кивнул и открыл калитку.

II

Делегация «жаворонков» во главе с профессором Али Ахмадом встретилась с коллектором *, который был в городе новым человеком, недавно назначенным на этот пост. Высокий молодой офицер, в сером мундире, с массивной трубкой в зубах, встретил делегацию любезно, но холодно. Али Ахмад рассказал ему всю историю с мечетью.

Коллектор внимательно выслушал его и сидел некоторое время задумавшись.

— Хорошо, что вы пришли,— обратился он наконец к членам делегации.— Вчера у меня был с делегацией Хан Бахадур Фарзанд Али. Теперь я выслушал обе стороны и займусь расследованием этого дела.

— Простите, разве мечеть была построена по инициативе Хан Бахадура? —спросил Али Ахмад.

— По словам Хан Бахадура, ее построили жители квартала, а он как истинный мусульманин оказал им помощь.

— Я глубоко убежден, что жители квартала не имеют к этому никакого отношения.

Коллектор — представитель центральной власти, контролирующий деятельность местных административных органов.

— Думаю, что ваши сведения недостоверны. У меня была делегация жителей того квартала,— коллектор говорил медленно, выпуская изо рта струйки дыма.

— Неправда. Жители квартала ничего не знают о мечети. Это все проделки Хан Бахадура,— вмешался в разговор Салман.— Он хотел незаконно захватить участок, отведенный под больницу. Вы должны немедленно принять меры, иначе мы вынуждены будем предпринять что-то сами. Это же чистый грабеж под прикрытием религии.

Салман говорил так, будто выступал на заседании своей организации, совсем забыв, что находится перед важным чиновником, одним из тех, кто в неразделенной Индии стрелял по безоружным толпам демонстрантов, выслуживаясь перед англичанами, а потом в клубе за рюмкой виски хвастал: «Сегодня пристрелил пять собак!»

Коллектор выпрямился в кресле, вытянул шею, выпустил струйку дыма и оглядел всех пристальным взглядом:

— Смотрите, не вздумайте поднимать шума, а то придется арестовать вас. Так угрожать вы можете министрам, которым нужны ваши голоса на выборах.

Салмана возмутили эти слова, лицо его покрылось краской, но Али Ахмад не дал ему возможности сказать.

— Мы и не собирались угрожать,— сказал он.— Мы пришли к вам за помощью, просить вас пресечь подобные нарушения законов.

— Это совсем не такой простой вопрос, как вы думаете. Вы не знаете, как легко можно задеть религиозные чувства людей. Если из-за этого могут возникнуть беспорядки, так пусть уж лучше где-то будет обойдена законность.

Коллектор говорил повышенным тоном, лицо его то бледнело, то краснело. Пренебрежение и неприязнь к сидящим перед ним людям теперь сквозили в каждом его жесте, в каждом слове.