Оглядываясь назад, я думаю, что это была замечательная тусовка, и время от времени мне хочется вернуться туда — просто воткнуть огромную шляпную булавку в свои лобные доли, чтобы, возможно, вернуть ту утраченную счастливую невинность, которая позволяла мне без малейшего зазрения совести писать вещи вроде: «Полицейские силы Форт-Уолтон-Бич на этой неделе охвачены страхом. Все отпуска отменены, и шериф Блур, как говорят, объявил для своих людей на ночь пятницы и субботы чрезвычайное положение, потому что в эти ночи в “Рыбьей голове” в первый и, без сомнения, последний раз будет выступать Казика “Безумный японец” — 200-килограммовый садист из мерзких трущоб Хиросимы. Местный импресарио Лионель Олей, как стало известно, переговорил в частном порядке с шерифом Блуром, попросив его выставить “всех имеющихся под его началом офицеров” на дежурство у ринга в эти выходные из-за легендарного характера “Безумного японца” и его неизменно дикой реакции на расовые оскорбления. На прошлой неделе в Детройте Казика взбесился и вырвал селезенку у трех сидевших у ринга зрителей, один из которых якобы назвал его “желтым дьяволом”».

Казика, насколько я помню, был здоровенным полоумным кубинцем, который когда-то играл на позиции тэкла третьей линии за Университет штата Флорида в Таллахасси, примерно в 160 км от этого места, но у завсегдатаев «Рыбьей головы» он без труда сходил за опасного японца-душителя, да и, как я вскоре понял, профессиональным фанатам рестлинга в лобом случае было наплевать, откуда он.

Ах, воспоминания, воспоминания… Стоит предаться им, и снова начинаются отступления, отклонения от темы, сырые флешбэки… Когда президентская кампания–1972 закончилась, я собирался отказаться от такого рода вещей…

Но, черт возьми, почему нет? В Сан-Франциско почти рассвело, парковка у здания покрыта восьмисантиметровым слоем воды после очередного проливного дождя, а я проторчал здесь всю ночь, накачиваясь кофе и виски, куря короткие ямайские сигары и подсаживаясь все больше и больше на «Mountain Jam» братьев Олмен, несущийся из четырех больших колонок, висящих по углам комнаты.

Я сижу с распахнутыми окнами, с развевающимися занавесками, с выпивкой, кофе, в дыму и музыке, тяжело пульсирующей у меня в ушах, и чувствую, как во мне просыпается чувство голода.

Где сегодня ночью Манкевич?

Мирно спит?

Нет… Наверное, нет. После двух лет на пределе трудно остаться не у дел. Я попробовал пережить это, уехав в Вуди Крик, но три недели без малейшего намека на кризис заставили меня так разнервничаться, что я начал уплетать спид и нести какую-то чушь о том, чтобы баллотироваться в сенат США в 1974-м. Наконец, на грани отчаяния я сел в самолет до Денвера, где живет Гэри Харт, экс-руководитель кампании Макговерна, чтобы встретиться с ним и сказать, что не могу взять его на зарплату прямо сейчас, но рассчитываю на него и на то, что он организует для меня Денвер.

Он криво улыбнулся, но отказался взять на себя такое обязательство… Позже тем вечером я узнал из чрезвычайно надежного источника, что Харт сам планирует баллотироваться в сенат в 1974 году.

Зачем? Я задавался этим вопросом. Было ли в этом подсознательное желание отомстить прессе?

Мне? Первому журналисту в христианском мире, который сравнил Никсона с Адольфом Гитлером?

Отравлен ли Гэри желчью настолько, что реально выступит против меня на предварительных выборах? Рискнет ли он разделить голоса кандидатов «трех вопросов» и таким образом, возможно, потопить нас обоих?

Я провел около 24 часов, размышляя об этом, затем вылетел в Лос-Анджелес, чтобы освещать Суперкубок, но первым же человеком, с которым я там столкнулся, стал Эд Маски. Он бродил в водовороте большой вечеринки на главной палубе «Королевы Марии», рассказывая всем, кто готов был его слушать, что ему чертовски сложно определиться, за кого он — за «Дельфинов» или за «Краснокожих». Я представился Питером Шериданом, «другом Дональда Сегретти». «Мы встречались на “Саншайн спешиал” во Флориде, — сказал я. — У меня тогда совершенно поехала крыша…» Но его мозг был слишком затуманен, чтобы врубиться в мои слова… Поэтому я влез на «воронье гнездо» [131] и разделил капсулу черной кислоты с Джоном Чанселлором.

Он не хотел ставить на игру, даже когда я предложил взять «Майами» без очков. Неделей раньше я считал, что «Краснокожие» могут легко выиграть, но, когда к ним вышел Никсон и Джордж Аллен начал свое телевизионное молитвенное собрание, я решил, что любая команда, на стороне которой бог и Никсон, будет оттрахана с самого начала по полной программе.

Итак, я начал ставить на «Майами Долфинс» — и на бумаге все выглядело хорошо, но некоторые из моих самых высоких ставок были заключены с кокаиновыми наркоманами, а они, как известно, крайне ненадежны, когда дело доходит до погашения долга. Большинство кокаинистов успевают спалить себе мозги за годы марихуановых излишеств, и к тому времени, как они всерьез подсаживаются на кокс, им бывает трудно вспомнить, какой сегодня день, не говоря уж о том, какие необдуманные ставки они могли или не могли сделать вчера.

Следовательно, хотя я и выиграл все свои ставки, никаких денег я не получил.

Сама игра была безнадежно скучной — как и все прочие Суперкубки, — и к перерыву «Майами» настолько явно шли впереди, что я решил посмотреть оставшуюся часть матча по телевизору в апартаментах… Но там было невозможно сосредоточиться на матче, потому что все были настолько обкурены, что только и спрашивали друг у друга: «Как “Майами” получили мяч? Разве мы пропустили удар? Кто ведет? Господи, как они набрали 14 очков? Сколько очков будет от… ох… тачдауна?»