Я знал это, потому что только что поднялся по лестнице черного хода из своего номера этажом ниже, чтобы взять немного писчей бумаги, а до этого смотрел шоу Каветта по собственному 21-дюймовому цветному телевизору «Моторола».

Я на мгновение остановился в дверях, затем обошел покерный стол, направляясь к ближайшей стопке бумаги. «Упадок и загнивание… — пробормотал я. — Рано или поздно все должно было прийти к этому».

Кирби Джонс поднял глаза и улыбнулся.

— О чем ты скулишь на этот раз, Хантер? Почему ты все время недоволен?

— Не бери в голову, — сказал я. — Просто ты должен мне 20 долларов, и я хочу получить их прямо сейчас.

— Что? — он выглядел изумленным. — Двадцать долларов — за что?

Я торжественно кивнул.

— Я знал, что ты попытаешься увильнуть от выплаты долга. Не говори мне, что не помнишь эту ставку.

— Какую ставку?

— Ту, которую мы заключили на поезде в Небраске, — сказал я. — Ты сказал, что Уоллес не получит больше 300 делегатов… Но у него уже есть 317, и я хочу получить свои деньги.

Он покачал головой.

— Кто сказал, что они у него есть? Ты cнова читал New York Times?

Он усмехнулся и посмотрел на Уикера, который сдавал карты.

— Давай дождемся съезда, Хантер, тогда все может быть по-другому.

— Ты свинья, — пробормотал я, направляясь к двери с бумагой. — Я много раз слышал о том, что кампания Макговерна в конце концов станет бесчестной, но до сих пор никогда в это не верил.

Он засмеялся и снова переключился на игру.

— Все ставки выплачиваются в Майами, Хантер. Когда мы будем подсчитывать шарики.

Я печально покачал головой и вышел из комнаты. «Господи, — думал я, — эти ублюдки выходят из-под контроля. До “дня икс” в Калифорнии осталась еще неделя, а пресс-люкс Макговерна уже выглядит как в День Джефферсона — Джексона» [88] . Я оглянулся на толпу за столом и понял, что никого из них не было в Нью-Гэмпшире. Это была совершенно другая толпа. Первые несколько недель кампании в Нью-Гэмпшире разительно отличались от происходящего теперь в Калифорнии. Трудно было поверить, что это все та же кампания. Разница между действиями лоснящегося фаворита в Лос-Анджелесе и спартанской операцией аутсайдера в Манчестере была столь разительной, что ее невозможно было осмыслить [89] .

Четыре месяца назад в морозный серый день в Нью-Гэмпшире автобус для прессы Макговерна въехал на пустую стоянку мотеля на окраине Портсмута. Было около половины четвертого дня, и у нас оставался примерно час до того, как сенатор прибудет самолетом из Вашингтона и сопроводит нас в центр города для тусовки с рукопожатиями на рыбоводном заводе Бута.

Бар был закрыт, но одно из доверенных лиц Макговерна устроило своего рода шведский стол для прессы с пивом и сэндвичами с мясом в зале рядом с ресепшеном… Так что мы, все шестеро, вылезли из автобуса, который фактически был старым трехместным аэропортовским лимузином, и я пошел внутрь убивать время.

Из шести пассажиров пресс-автобуса трое были местными волонтерами Макговерна. Остальными тремя были Хэм Дэвис из Providence Journal, Тим Краус из бостонского бюро Rolling Stone и я. Еще два представителя СМИ уже находились внутри: Дон Брукнер из Los Angeles Times и Мишель Кларк с CBS [90] .

Кроме того, там оказался Дик Догерти, который только что покинул свою должность шефа бюро L. A. Times в Нью-Йорке, чтобы стать пресс-секретарем Джорджа Макговерна, его спичрайтером, главным устроителем, доверенным лицом и вообще универсальным специалистом. Догерти и Брукнер сидели отдельно от других за угловым столиком, когда все остальные ворвались в зал и принялись наполнять тарелки: оливки, морковь, стебли сельдерея, салями, яйца вкрутую… Но, когда я попросил пива, среднего возраста официантка, которая также была сотрудницей ресепшена, сказала, что пиво «не было включено» в «договоренность с устроителями» и что если я хочу чего-то такого, то должен заплатить наличными.

— Прекрасно, — сказал я. — Принесите три будвайзера.

Она кивнула.

— И три кружки?

— Нет, одну.

Она заколебалась, потом записала заказ и неуклюже зашагала туда, где, вероятно, хранилось пиво. Я отнес свою тарелку на пустой столик и сел поесть и почитать местные газеты… Но там не оказалось соли и перца, поэтому я вернулся к шведскому столу поискать их и налетел на какого-то типа в желто-коричневом габардиновом костюме, который спокойно нагружал свою тарелку морковью и салями.

— Извините, — сказал я.

— Простите меня, — ответил он.

Я пожал плечами и вернулся к своему столику с солью и перцем. Шум в зале исходил только из угла L. A. Times. Все остальные либо читали, либо ели, либо делали то и другое одновременно. Единственным, кто не сидел, был тот тип в костюме. Он все еще возился с едой у шведского стола, стоя спиной к залу…

Было в нем что-то знакомое. Ничего особенного, но достаточно, чтобы заставить меня оторваться от газеты: подсознательная вспышка какого-то узнавания, а может, просто журналистское любопытство, которое постепенно входит в привычку, когда вы дрейфуете в сумраке какой-то истории без видимого смысла или четкого тематического стержня. Я приехал в Нью-Гэмпшир, чтобы написать большую статью о кампании Макговерна, но за 12 часов, проведенных в Манчестере, не увидел ничего, подтверждающего, что нечто подобное действительно существует, и начал задумываться, на хрена я вообще собрался писать об этом.