Ведь на что-то же рассчитывал Николай, отправляя сие послание. Опальный, отторгнутый от «авангарда», известный поэт и бескомпромиссный борец за Коммуну в её идеальном, подлинно народоправном воплощении, он пытался уже напрямую дать понять вождю — каким хочет его видеть поэт, по какому пути хочет направить. Он и здесь оставался наставником для того, кто едва ли желал внимать подобным «наставлениям».

И через несколько лет, уже в новой исторической реальности Клюев будет продолжать твердить своё.

— Красные знамёна — это языки пламени подземного, адова, преисподнего огня. Ленин — земная чёрная сила.

Красные знамёна обернутся адовым огнём. «Красный олень» и «пурпурно-горящий Лев» обратятся в «земную чёрную силу», и эта «чёрная сила» — своеобразный ответ на письмо Ленина, опубликованное лишь через четверть века после его кончины, где будущий вождь, ещё сидя в Швейцарии, описывал свои встречи: «…один — еврей из Бессарабии, видавший виды, социал-демократ или почти социал-демократ, брат — бундовец и т. д. Понатёрся, но лично неинтересен… Другой — воронежский крестьянин, от земли, из старообрядческой семьи. Чернозёмная сила. Чрезвычайно интересно было посмотреть и послушать…»

Книгу «Ленин», что выйдет в конце 1923 года, Ульянов уже не прочтёт, но цикл из «Песнослова» просмотрит внимательно и оставит в своей библиотеке.

…Через тринадцать лет, уже из ссылки, Клюев напишет в «Красный Крест» Екатерине Павловне Пешковой: «Ленин посылал мне привет как преданнейшему и певучему собрату». Трудно сказать, в какой форме этот привет был передан. Возможно, вождь поблагодарил за подарок поэта через ту же Крупскую, которая передала слова мужа Архипову. Дословно их никто не зафиксировал.

А что думал над этими стихами человек, который мечтал разжечь пожар мировой революции и на пепелище выстроить новый мир — и вынужден был, как истый государственник, скреплять железными обручами страну и воссоздавать в новом виде Российскую империю? Что думал он — люто ненавидевший Церковь и священство, и тянущийся к чернозёмному крестьянину, не забывшему Бога, и ради него вынужденный отказываться от примитивных утопических догм? Что бродило в его голове, склонившейся над стихами поэта, написавшего его таким, каким никто и никогда не писал и уже не напишет? Нам этого знать не дано…

В июле 1921 года был образован при ВЦИКе комитет помощи голодающим под председательством Калинина. Через десять дней образуется ещё один комитет помощи голодающим под председательством патриарха Тихона. 14 августа комитет под председательством патриарха был распущен. А через две недели был распущен и комитет, возглавлявшийся Прокоповичем, Кусковой и Кишкиным — старыми социалистами — по обвинению в контрреволюционной деятельности.

Второго января 1922 года Лев Троцкий разрабатывает план изъятия церковных ценностей со следующим «железным аргументом»: «…Лучше выручить в этом году 50 млн руб., чем надеяться получить 75 млн на следующий год, ибо на следующий год может произойти мировая пролетарская революция… и тогда денег нигде уже не будет». Ещё в июне прошлого года на III заседании Коминтерна он же заявлял: «Мы только сейчас видим и чувствуем, что не стоим непосредственно близко к конечной цели, к завоеванию власти в мировом масштабе, мировой революции…» Теперь же цель, кажется, близка. На дворе — новая экономическая политика, та, что «всерьёз и надолго». Всерьёз и надолго она требует денег. Больших денег. Необходим стартовый капитал для частного предпринимательства. На международной арене нужно убедить всех в экономической состоятельности новой власти. И это — главная цель.

Клинический прогноз Троцкого станет своего рода дополнительным импульсом для поспешного насильственного ограбления Русской православной церкви. По сути это была кульминация религиозной войны, уже четвёртый год бушевавшей на просторах России, войны, сопровождавшейся мощной идеологической кампанией.

Голод в Поволжье, как мнилось, был идеальным поводом для её победоносного завершения.

Шестнадцатого февраля ВЦИК принимает постановление об изъятии церковных ценностей для помощи голодающим. А через два дня будущий обновленческий священник Александр Введенский выступает с обращением под заголовком «Церковь и голод». И это не плач по умирающим с голоду. Это хорошо отработанная истерика наёмного провокатора.

Далее — события ускоряют свой бег и, кажется, уже никакая фантасмагория не выдержит сравнения с будничной реальностью. Спустивший с постамента своего коня и пустивший его в галоп по петроградским улицам Пётр I уже никого не удивил бы в те дни. Самая страшная сказка становилась былью.

Двадцать второго февраля Ленин подписывает секретную директиву о конфискации церковных ценностей и репрессиях против духовенства. Через три дня публикуется декрет об изъятии церковного имущества.

Первого марта Ленин на Всероссийском съезде металлистов призывает учиться торговать и вещает о необходимости «мозги сделать более гибкими и скинуть всякую коммунистическую, вернее, русскую обломовщину…». Оговорка более чем симптоматична. Многие слушатели могли сделать однозначный вывод, что борьба против обломовщины неотделима от борьбы против «русскости», а что касается коммунизма, то не так уж и много в нём русского начала…