Шрифт:
К оперативным материалам на Клюева у нас доступа нет, и что это были за донесения Архипова — неизвестно.
«Чёрный ангел» скоро навестил и Клюева. В июне 1923 года поэт был арестован в Вытегре. «Дело», заведённое на него, нам неизвестно, но нетрудно предположить, что оно впрямую связано с изъятием церковных ценностей, тех, которые Николай пытался, по возможности, спасти из разоряемых церквей… Обвиняли его в воровстве? В утайке золота и серебра от голодающих крестьян? Или обвинение было куда более серьёзным?
Так или иначе, но Клюев был препровождён в Петроград на знаменитую Гороховую улицу, мелькнувшую когда-то у него в «ленинском» цикле в соединении с любимой птицей Максима Горького.
Чу! Кричит буревестник… К Гороховой, 2 Душегубных пучин докатилась молва.Докатилась…
Глава 24
БАСНЯ И БЫЛЬ О ЕСЕНИНЕ
Крик. Крик и холод. Холод, выевший, словно зверь, внутренности, сменился адской жарой. Дышать было нечем, и казалось, что капли не пота, а крови проступают сквозь кожу.
Это была «пробковая камера», в которой Клюеву довелось пробыть три дня, о чём он потом с непреходящим ужасом рассказывал Архипову: «Много горя и слёз за эти годы на моём пути было. Одна скорбь памятна. Привели меня в Питер по этапу, за секретным пакетом, под усиленным конвоем. А как я перед властью омылся и оправдался, вышел из узилища на Гороховой, как веха в поле, ни угла у меня, ни хлеба…»
Кто допрашивал Клюева и на какой предмет — не установлено по сей день. Принимал ли участие в допросах сам начальник Петроградского ГПУ Станислав Мессинг? Что из поэта пытались вытрясти? И как именно он «омылся и оправдался»?
Арест был, безусловно, связан с кампанией по ограблению церквей. Сестра Клюева Клавдия Расщеперина рассказывала потом Есенину, что «Клюев был комиссаром по отбиранию церковных ценностей, что-то оказалось нечисто… и его посадили» (это известно со слов Галины Бениславской). Доверять подобным свидетельствам нет никакой возможности — Клавдия давным-давно разорвала отношения с братом, как «не ледащим и не путящим», да ещё и на пару с мужем обокрала его. Бениславская Клюева вообще ненавидела лютой ненавистью. Есенин же иной раз обронял нечто похожее со слов Клавдии, не задумываясь особо о достоверности сообщаемого.
Клюев, очевидно, входил в некую комиссию по изъятию ценностей, но если он и состоял в ней, то лишь с одной-единственной целью: спасти то, что можно спасти. Ведь при погроме храмов с икон обдирались золочёные ризы, а сами иконы или тут же летели в огонь, или забирались иными «уполномоченными» для развлечения в импровизированных «тирах» (подобный «тир» стоял, в частности, в личной бане Генриха Ягоды).
Что-то страшно-провидческое происходило на глазах Николая.
«Кровь русского народа на воздухах церковных…» Так писал он в 1919-м, в «Сдвинутом светильнике». В стихах того года ещё и похлеще было:
За праведные раны, За ливень кровяной Расплатятся тираны Презренной головой. Купеческие туши И падаль по церквам, В седых морях, на суше Погибель злая вам!(Как нарочно, перепечатка именно этих стихов в «Трудовом слове» в 1923-м стала его последней прижизненной публикацией в вытегорской печати.)
И ныне, видя своими глазами эту «злую погибель», словно в перевёрнутом зеркале, он видел и стародавние события знаменитого зорения Выговской пустыни и Иргизских скитов в конце царствования Николая I. «…Все эти очаги русской культуры были по инициативе и настоянию официальной иерархии разорены и разграблены. Старая Русь пережила новое нашествие варваров. Старообрядцы были поставлены вне закона, и с ними и с их имуществом могли делать всё что угодно».
Так писал в 1916-м Иван Кириллов, приводя в подтверждение слова Даниила Мордовцева: «Недаром до сих пор саратовские старожилы, которые помнят, когда и как уничтожались Иргизские скиты, рассказывают, что некоторые из мелких официальных лиц, принимавших участие в фактическом уничтожении скитов, набивали громадные сундуки серебряными ризами от ободранных икон и другими сокровищами, скопленными раскольниками».
И ныне «поживлялись» многие на разграблении церквей. А Клюев, видя, как превращаются в щепу и сгорают целиком иконы и старого, и нового письма, пытался сохранить, что мог.
И не смел подумать о некоем свершающемся «справедливом возмездии». Видел: новые варвары сменились варварами новейшими.
Рушили, не ведая сомнений. Спорадически, судорожно. Первая кровавая увертюра к грядущему «штурму небес».
Блузник сапожным ножом Раздирающий лик Мадонны — Это в тумане ночном Достоевского крик бездонный. И ныряет, аукает крик — Черноперый колдующий петел… Неневестной Матери лик Предстаёт нерушимо светел.