Пройдёт ещё несколько лет, и В. Вернадский напишет в письме И. Петрункевичу: «Москва — местами Бердичев; сила еврейства — ужасающая, а антисемитизм (в коммунистических кругах) растёт неудержимо».

Может быть, люди фантазировали? О какой фантазии может идти речь, когда со всех правительственных трибун неслись призывы к борьбе с «великорусским шовинизмом» и заявления, что русские должны поставить себя «в положение более низкое по сравнению с другими…». Церковный погром сопровождался введением цензуры — утверждением Главного управления по делам литературы и искусства, которое в первую очередь выискивало признаки всё того же «великорусского шовинизма». Началась чистка библиотек от религиозной и «шовинистической» литературы. И одновременно было утверждено положение об основании Соловецкого лагеря особого назначения. И всё это вместе взятое — сразу по окончании Гражданской войны.

Обоснование «новой политики» в соответствии с «новой экономической политикой» формулировалось в выступлениях на XII съезде РКП(б). Сталин обозначил две опасности — русский шовинизм и местные национализмы — при этом «во внутренней нашей жизни нарождается новая сила — великодержавный шовинизм, гнездящийся в наших учреждениях, проникающий не только в советские, но и в партийные учреждения»… И на этой «опасности», как «главной», делали упор все последующие ораторы: «…перед нами, как партией всероссийской, стоит именно вопрос о великодержавном шовинизме… Мы должны прежде всего отвергнуть „теорию“ нейтралитета… Это не значит, что мы пощадим местный шовинизм, но пропорция требует, чтобы мы прижгли прежде всего великорусский шовинизм» (Г. Зиновьев). «Пропорция требовала», по мнению Бухарина, «завоевать доверие других наций» именно борьбой с великорусским «шовинизмом», поскольку «нельзя даже подходить здесь с точки зрения равенства наций»…

Хорошее время выбрали собратья-писатели «из недр трудового крестьянства», чтобы создать свою группу и основать журнал «Россияне»!

Через год Алексей Ганин набросает тезисы под названием «Мир и свободный труд народам», где открытым текстом выскажется по поводу происходящего в стране.

«Вполне отвечая за свои слова перед судом всех честно мыслящих людей и перед судом истории, мы категорически утверждаем, что в лице господствующей в России РКП мы имеем не столько политическую партию, сколько воинствующую секту изуверов-человеконенавистников, напоминающую если не по форме своих ритуалов, то по сути своей этики и губительной деятельности — средневековые секты сатанистов и дьяволопоклонников… Достаточно вспомнить те события, от которых всё ещё не высохла кровь многострадального русского народа, когда по приказу этих сектантов-комиссаров оголтелые, вооружённые с ног до головы, воодушевляемые еврейскими выродками банды латышей беспощадно терроризировали беззащитное сельское население… Наконец, реквизиции церковных православных ценностей, проводившиеся под предлогом спасения голодающих. Но где это спасение? Разве не вымерли голодной смертью целые сёла, разве не опустели целые волости и уезды цветущего Поволжья?.. Завладев Россией, она вместо свободы несёт неслыханный деспотизм и рабство под так называемым „государственным капитализмом“. Вместо законности — дикий произвол Чека и Ревтрибуналов; вместо хозяйственно-культурного строительства — разгром культуры и всей хозяйственной жизни страны; вместо справедливости — неслыханное взяточничество, подкупы, клевета, канцелярские издевательства и казнокрадство. Вместо охраны труда — труд государственных бесправных рабов, напоминающий времена дохристианских деспотических государств библейского Египта и Вавилона. Всё многомиллионное население коренной России и Украины, равно и инородческое, за исключением евреев — брошено на произвол судьбы. Оно существует только для вышибания налогов…

Необходимо объединить все разрозненные силы в одну крепкую целую партию, чтобы её активная сила могла не только вести дальнейшую работу и противостоять не за страх, а за совесть враждебной нам силе, но сумела бы в нужный момент руководить стихийными взрывами восстания масс, направляя их к единой цели. К великому возрождению Великой России».

За этот текст Ганин заплатит самую дорогую цену. Ни Есенин, ни Клюев не видели его в письменном виде, но свои идеи Ганин, безусловно, обсуждал со своими друзьями. Зёрна падали на унавоженную почву — Есенин уже закончил вчерне «Страну негодяев», где главный её герой — Номах — произносит давно наболевшее, идущее от самого Есенина и перекликающееся по смыслу со словами Ганина:

А черновой вариант стихотворения «Снова пьют здесь, дерутся и плачут…» сохранила Галина Бениславская в своих записях:

Всё это вместе взятое служит достаточным опровержением утверждения Бениславской, что во всех взрывах Есенина повинен Клюев с Ганиным в придачу (и это мнение до сего дня имеет своё хождение!). Ненависть Бениславской к Клюеву прорывалась иной раз так, что её бывший любовник Покровский, наслушавшись бабьих жалоб, ответил письмом, где предлагал буквально следующее: «Дошли до нас слухи, что ты неделю не будешь выходить из дома… не бегай по „стойлам“ и не устраивай „стойл“ у себя… Нужно подговорить Эстрина сломать поэту Клюеву шею или в крайнем случае набить морду…» (Кстати сказать, не отсюда ли у Бениславской в перевёрнутом сознании родилась в её воспоминаниях версия о том, как «есенинская компания» хотела «избить» её саму, чтобы оставить ненаглядного Сергея Александровича в своей власти и чтобы Галина Артуровна «не путалась под ногами»?)

Что же, Клюев этого всего не чувствовал? Не предугадывал? Не ощущал?

Да и само по себе пребывание в квартире у Галины чем дальше, тем больше становилось ему в тягость. Есенин не упускал случая подчеркнуть своё превосходство — поэтическое и мировоззренческое. Он, дескать, лучше понимает современность, чем Клюев — отставший, затерявшийся в исторических дебрях… Собственно, даже и подчёркивать этого было не надо. Просто тихо произнести, как само собой разумеющееся: «Какой он хороший… Хороший — но чужой. Ушёл я от него. Не о чем говорить стало. Учитель он был мой — а я его перерос…» Верно, ушёл — вот только куда? И перерос в чём-то, да во всём ли?

А тут ещё и Иван Приблудный вторил в письме к Бениславской. «…Всё дальше и дальше я вижу, как слаб мой (б<ывший>) Серёжа, а потом и Клюев, который вообще от любого ветра СССР свалится (выделено мной. — С. К.), а потом — что для меня всего больнее — я перестал верить, что ОН (С. Е.) вообще считает меня талантливым…» И далее — о Клюеве: «…встретил Клюева, во Христе человека безобидного…»

Читаешь эти слова — и всерьёз перестаёшь верить Бениславской, которая утверждает в своих воспоминаниях, что, дескать, Клюев «к Приблудному проникся ревнивой ненавистью», поскольку «в первую же ночь в Петрограде Клюев полез к Приблудному», а тот «поднял Клюева на воздух и хлопнул что есть мочи об пол»… Подобное, как длинный мерзкий шлейф, ползло за Николаем десятилетиями и продолжает ползти по сей день. И сам он не мог не слышать ехидный шепоток за своей спиной, не видеть многозначительные переглядывания с ухмылочками окружающих.