Шрифт:
Штайнер смотрел на улицу, но ничего не видел. Вдруг он резко обернулся.
– Послушай, Марилл, – сказал он, и веки его затрепетали, – она – все, что у меня еще осталось, и она еще жива, еще дышит, еще есть ее глаза и ее мысли – мысли обо мне… Через несколько дней она умрет, от нее не останется ничего, будет лежать мертвая на постели, разлагающийся, чужой труп… Но теперь… теперь она еще есть, еще есть… несколько дней, последние дни… и меня нет около нее! Да пойми же ты, черт возьми! Я должен поехать, иначе весь мир погибнет для меня, если я не поеду! И сам я тоже погибну, умру вместе с ней!
– Не умрешь! Ты вот что сделай – телеграфируй ей, возьми все мои деньги, возьми все деньги Керна и телеграфируй каждый час, пиши ей телеграфные письма, целые страницы, все, что хочешь, но только останься здесь!
– Такая поездка неопасна. У меня есть паспорт, и с ним я преспокойно вернусь обратно.
– Что ты мелешь! Отлично знаешь, как это опасно! У них там все чертовски здорово организовано.
– Я поеду, – сказал Штайнер.
Марилл попытался было ухватить его за рукав и потянуть за собой.
– Пойдем вылакаем несколько бутылок водки! Упейся! Обещаю тебе звонить туда каждые два-три часа.
Штайнер легко высвободился – словно его держал ребенок.
– Оставь, Марилл! Все это сидит во мне слишком глубоко. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Тут все ясно, и я не сумасшедший. Знаю, что поставлено на карту. Но будь ставка в тысячу раз меньше, я все равно поехал бы. И ничто не смогло бы меня удержать. Разве ты не понимаешь?
– Понимаю, – неожиданно заорал Марилл. – Конечно, понимаю! Я бы и сам поехал!
Штайнер укладывал чемодан. Оцепенение прошло, словно внутри его тронулся лед и потекла широкая река. Как-то не верилось: только что он говорил по телефону с человеком, находившимся в одном доме с Марией; казалось почти непостижимым, что его голос звучал в черной ракушке телефонной трубки где-то рядом с ней. Все выглядело неправдоподобно: вот он уже упаковывает вещи, вечером сядет в поезд и завтра будет там, где она. Бросив в чемодан еще несколько нужных мелочей, он закрыл его и отправился к Рут и Керну. Марилл успел им все рассказать, и теперь, расстроенные, они ждали его.
– Дети мои, – сказал Штайнер. – Я отчаливаю. Ждал этого давно и, собственно, никогда не сомневался, что так оно и будет… Правда, мне это представлялось несколько по-иному… – добавил он. – А сейчас самому не верится. Но знаю – иначе нельзя.
Он печально улыбнулся.
– Прощайте, Рут.
Рут подала ему руку и разрыдалась. Немного успокоившись, проговорила сквозь слезы:
– Милый Штайнер, мне хотелось так много сказать вам. Но теперь я ничего не помню… Осталась одна грусть. Пожалуйста, возьмите это! – Она протянула ему черный пуловер. – Как раз сегодня я его довязала.
Он улыбнулся и на мгновение как бы стал прежним Штайнером.
– Вот это кстати, – сказал он и повернулся к Керну. – Прощай, малыш. Иногда все тянется страшно медленно, верно? А иногда чертовски быстро…
– Не знаю, выжил ли бы я без тебя, Штайнер, – сказал Керн.
– Выжил бы! Наверняка! Но спасибо, что ты это сказал. Значит, не все было напрасно.
– Возвращайтесь! – проговорила Рут. – Это все, что я могу сказать! Возвращайтесь! Конечно, мы мало что можем сделать для вас; но все, что у нас есть, – все это ваше! Навсегда!
– Хорошо. Посмотрим, что получится. Прощайте, дети! И держите ухо востро!
– Мы проводим тебя на вокзал, – сказал Керн.
Штайнер нерешительно посмотрел на него:
– Марилл провожает меня. Впрочем, ладно, поезжайте и вы!
Они спустились вниз. На улице Штайнер обернулся и посмотрел на серый, облупившийся фасад отеля.
– «Верден»… – пробормотал он.
– Давай я понесу твой чемодан, – сказал Керн.
– Зачем, малыш? Я и сам могу.
– Давай его сюда, – повторил Керн с деланной улыбкой. – Несколько часов назад я доказал тебе, что у меня еще есть силенка.
– Верно, доказал. Несколько часов назад. Как это было давно!
Штайнер дал Керну свой чемодан, понимая, что тому очень хочется чем-то помочь, хотя бы чемодан поднести. В эту минуту он ничего другого сделать не мог.
Они пришли на вокзал перед самым отходом поезда. Штайнер вошел в купе и опустил окно. Поезд еще стоял, но Керн, Рут и Марилл, оставшиеся на перроне, чувствовали, что Штайнер уже безвозвратно разлучился с ними. Керн не сводил горящих глаз с волевого, худощавого лица друга; он хотел запомнить это лицо на всю жизнь. В течение многих месяцев Штайнер был с ним, был его учителем; Керн закалился, обрел твердость духа и этим был обязан своему старшему товарищу. Теперь он смотрел на это лицо, сдержанное и спокойное, лицо человека, добровольно идущего навстречу гибели; никто из них не верил в возвращение Штайнера – это было бы чудом.