Он действительно вернулся: оказалось, что он ездил в Таллин – тогда еще Ревель называли, встретился с уполномоченным, рассказал, какие сестры несут труды, и стал его просить, чтобы сняли эту норму… Тут нашу благочинную позвали, сказали, чтобы она утром никаких послушаний не назначала, всем – на литургию. И вот когда уже молебен пропели Матери Божией, отец Пимен, который имел необыкновенный дар слова, сказал: «Сестры, хочу вас порадовать, милость Божия да будет с вами! Царица Небесная Сама здесь Хозяйка. Благодарите Царицу Небесную, уполномоченный снял с вас нормы по дровам». Сестры кто на колени встал, кто плачет, кто прямо дар речи потерял. «Спаси вас Господи!» – наперебой говорят. А он: «Сестры, благодарите не меня, Царицу Небесную благодарите». – «Батюшка, да это по вашему ходатайству. Спаси вас, Господи, за вашу заботу, за то, что вы так понимаете наш тяжелый труд, и как отец заботитесь о нас, похлопотали перед уполномоченным». Он опять: «Благодарите Царицу Небесную». Вот такое было чудо.

Как-то отец Пимен снова приехал в Пюхтицу. И на общей трапезе вдруг начал читать свои прекрасные стихи. Особенно запомнилось: «Есть в далекой земле небольшой монастырь, посвященный Владычице Деве…» – про Пюхтицу. И так это длинное стихотворение на сердце легло, что откуда-то и напев появился. Когда Эстонским владыкой стал уже наш Алексий (будущий Патриарх Алексий II) и в Пюхтицу приезжали зарубежные группы, тогда на общей трапезе или празднике меня игуменья благословляла петь: «Есть в далекой земле». Я регентовала, и певчие всегда пели эти стихи. А у иностранцев – в группах и верующие были, и неверующие – слезы выступали на глазах, такой трогательный был напев.

Три года я уже жила в Пюхтицком монастыре. И вот как-то приехала к нам девушка, тоже Валентина, из Луги. Рассказала она про себя, что в монастырь хочет уйти. Перед Пюхтицей Валя в Вильнюсе была, у нее там жила родная сестра, Люба. Зашла она в Вильнюсе в мужской Духов монастырь, приложилась к нетленным мощам виленских мучеников. Потом узнала, что в местечке Новый свет существует женский монастырь в честь Марии Магдалины, и пошла туда, стала проситься, чтобы взяли. И матушка игуменья Нина так обрадовалась, сказала ей: «Валя, приходи». Потому что было ей уже 80 с лишним лет, а приходилось самой и на клиросе петь, и отчеты сдавать, и за ящиком стоять. Сестер было мало, помощников нет, а Валя счетоводом на почте работала и пела на клиросе. Валя пришла домой, и радостная Любе рассказала, что матушка игуменья ее берет в монастырь, а вечером в Лугу уехала к родителям. И вот Люба, которая не хотела, чтобы сестра ушла в монастырь, через некоторое время послала в Лугу письмо и написала от себя, что матушка Нина якобы Валю не берет, не нужны ей такие. Валя и поверила, сильно переживала. Но и это было промыслительно. Валя поскорбела, а потом узнала, что есть Пюхтица, приехала к нам и осталась – матушка Рафаила ее приняла.

Прошло года три, и в 1955 году нас игуменья благословила поехать в отпуск в Вильнюс. Зашли мы к матушке Нине, которой уже 86 лет было, а она так удивилась: «Валя, я тебя жду, жду. Услышала от прихожан, что ты в Пюхтице… Что случилось, почему ты не пришла ко мне?» Валя сама не понимает, в чем дело. Тут-то и выяснилось про Любино письмо… Валя спрашивает: «Матушка, а сейчас вы бы меня взяли в монастырь к себе?» Она отвечает: «Взяла бы». Мы с Валей так сдружились, просто духом соединились, вместе пели на клиросе и на послушаниях вместе. Я первое сопрано пела, а она второе, нашу череду очень любили. Стала я плакать: «Матушка, а меня возьмете?», а уже была в иночестве. Тогда в Таллине был владыка Роман, он мне при постриге дал имя Георгия, в честь Георгия Победоносца. Матушка Нина говорит: «Сестра Георгия, скажут, что игуменья Нина переманивает сестер. Надо знать волю Божию. Я взяла бы, конечно, у меня певчих нет». Когда мы вернулись в Пюхтицу, Валя стала собираться. А я пошла к матушке-игуменьи, уже Ангелина была, Рафаила скончалась. И она меня отпустила: «Ну, поезжай».

Но тут вся Пюхтица всколыхнулась: «Валентина пускай едет, а тебя не пустим. Куда ты, Георгия, на кого нас бросаешь, клирос как же без тебя». Сестры очень любили, когда я пела и управляла хором. Валя собралась в Вильнюс и приехала туда на Варварин день – удивительно, потому что мать Нину впоследствии постригли в схиму с именем Варвара. А я в Пюхтице осталась – переживаю, скорблю. Стала опять собираться, а вся Пюхтица снова: мы тебя не отпустим, и не собирайся. И тогда наш духовник благословил решить дело жребием.

Вечером после службы, когда все ушли, он открыл киот нашей чудотворной иконы Успения Божией Матери, написал две записки: на одной – есть благословение ехать, на второй – нет благословения, скрутил и положили под икону. Я просила Матерь Божию, чтобы устроила не по моей воле, но по воле Божией и как Ей угодно. Утром, после литургии, когда все ушли, духовник открыл икону, покрутил эти записочки и дает мне: «Открывай». Разворачиваю: есть благословение ехать.

Так я приехала в Вильнюс и стала подвизаться в монастыре в честь Марии Магдалины – тоже промыслительно. Надо было с игуменьей Ниной пожить вместе, монашеского опыта набраться. Матушка Нина в молодости была духовной дочерью старца Амвросия, преподобного Оптинского. Их имение находилось недалеко от Оптиной пустыни. Родной брат ее был епископом, одна сестра монахиней. Родная ее племянница, мать Ангелина, с 8 лет жила в Вильнюсе у нее в монастыре и после смерти матушки Нины стала в нем игуменьей. Матушка Нина (в схиме Варвара) скончалась, имея совершенно ясный ум – никакого склероза, в возрасте 96,5 года, и из них полвека была игуменьей. Двенадцать лет Бог сподобил провести рядом с нею в вильнюсском монастыре. Валя, эта знаменитая в будущем Пюхтицкая игуменья Варвара (Трофимова, † 2011), помогала в бухгалтерии и тоже вместе со мной пела на клиросе. Ее в Вильнюсе и постригли.

В хрущевские времена монастыри стали закрывать, закрыли и наш, а сестер перевели в мужской Духов монастырь. Братия перешла в один корпус. Нам, шести сестрам во главе с матушкой Ниной, отдали покои наместника, отец Сергий тогда был. Он перешел в покои митрополичьи, наверх, а нам освободил свои покои. Я и там хором управляла. Мы чередовались с братией: они сегодня поют, мы завтра поем, а в праздники и воскресные дни наш сестринский хор пел даже вместе с архиерейским хором. Мы не унывали. В пещерном храме лежали мощи мучеников Виленских, которые в течение 550 лет остаются совершенно нетленными, подобно как у святителя Спиридона или преподобного Александра Свирского. В субботу была наша череда петь в пещерном храме, так замечательно, это было главным послушанием. Я тапочки для вильнюсских мучеников шила и вышивала. Их на мощах освящали, и отец наместник раздавал в благословение.

В начале 68-го года приехал в Вильнюс Таллинский владыка Алексий (Ридигер), зашел в Духов монастырь Виленским мученикам поклониться. Мы так удивились, что владыка из Эстонии вдруг приехал в Литву. В этот приезд он и узнал у братии, что женский монастырь закрыли, и сестры в отдельных покоях в Духовом живут: игуменья Нина, ее племянница, которая с восьми лет при ней, келейница и пюхтицкие две, мать Варвара и Георгия. Вот тогда он и пришел в наш игуменский корпус, пообщался с матушкой Ниной, потом пожелал с нами побеседовать. Стали расспрашивать его про Пюхтицу. Слава Богу, сказал, сестры живут, трудятся, матушка, конечно, там уже такая слабенькая, старенькая, в аварию попала, гости приезжают. Расспросил, какие мы несем послушания и вечером в Таллин уехал. Через три дня матушке Нине из епархии позвонили и телеграмму прислали, чтобы мать Варвара срочно ехала в Москву. Удивились: никаких намеков ни на что не было. И матушка Нина заволновалась, и в епархии. Поехала мать Варвара в Москву и мне оттуда звонит, говорит, что ее хотят или в Иерусалим, или в Пюхтицу направить. Матушке Нине ничего пока не говорили. Мать Варвара, вернувшись из Москвы, мне сказала: «Не знаю, что делать: наш владыка Алексий в Пюхтицу зовет». Перед всеми этими событиями матушка Нина все время видела кресты – то наяву, то во сне. Она уже не вставала, в звоночек звонила. И когда мать Варвара пришла к игуменьи и сказала, что ее в Иерусалим хотели назначить, матушка вдруг снова: «Опять крест видела, опять крест какой, – и ручкой в воздухе показывает. – Этот крест я не переживу…»