Карен думает, что могла бы посидеть с детьми, но она в таком физическом состоянии, что едва может говорить.

И Филлис тоже выглядит разбитой – она целый день приглядывала за Молли и Люком.

– Нет, не беспокойтесь, я приготовлю для них ужин. Отдохните. Хотите чашку чего-нибудь?

– Чаю с лимоном – это было бы здорово. – Но вместо того чтобы остаться на диване, Филлис идет вместе с Карен на кухню и тихо прикрывает дверь. – Хм, я не хотела упоминать об этом при других, – тихо говорит она, – но, думаю, тебе нужно знать: Люк сказал, что не хочет завтра идти на похороны.

– Как?

– Угу, – кивает Филлис. – Мне не очень хотелось давить, я чувствовала, что не надо делать этого. Наверное, для него это слишком тяжело – справиться со всем и осознать.

– Конечно, – говорит Карен, беря кружку.

На самом деле она бы не возражала, чтобы Филлис надавила на Люка. Карен не уверена, что у нее хватит сил справиться с Люком по-хорошему, как бы ей хотелось. У него трудный характер. После инцидента у Трейси Люк оставался замкнутым и угрюмым, и ей трудно сдерживаться, чтобы не прикрикнуть на него. Тем не менее она может понять, почему Филлис считает, что это не ее роль.

– Я думаю, ему все-таки нужно пойти, как вы считаете?

– Не знаю, дорогая, – хмурится Филлис. – Да, пожалуй, нужно. Но он ни за что не хочет.

Карен быстро опускает в кружку чайный пакетик, отрезает ломтик лимона и протягивает Филлис ее чай.

– Оставьте это мне.

Люк может остаться дома со Стивом, прикидывает она, поэтому организационно это не проблема, но инстинктивно она чувствует, что если он не пойдет, то она – и он – будут вечно жалеть об этом. У него не будет второй такой возможности, когда он вырастет и будет вспоминать о случившемся. Карен возвращается в гостиную, она приняла решение.

– Прежде чем ужинать, – объявляет она, чувствуя, что в ее голосе многовато напускной строгости, – я хочу поговорить с вами обоими. Вы знаете, что завтра похороны папы?

Молли кивает, но Люк молчит и смотрит в сторону.

– Люк! В чем дело?

– Я не хочу туда идти. – Люк сидит на полу, играя с липучками на туфлях, с треском расстегивая и застегивая их.

Этот звук раздражает. Карен подавляет в себе желание заставить его прекратить делать это. Вместо этого она садится рядом с сыном, кладет ногу на ногу и произносит:

– Знаешь, милый, мне тоже не очень хочется идти, но я иду. Почему ты не хочешь?

– Не хочу, и всё, – потупившись, отвечает мальчик.

Карен знает, что Люк иногда может быть таким. Хотя физически он смел – незнакомые игры и занятия на улице редко его пугают, – но иногда отвергает что-то новое в окружающем его мире. Незнакомые пространства и люди его нервируют. Например, поступление в школу стало для него настоящим испытанием, гораздо более серьезным, чем для большинства детей.

Ей нужно подумать, крепко подумать. В путанице собственных волнений и тревог ей трудно понять, что происходит в душе ребенка, практически невозможно, ведь даже в собственных эмоциях ей трудно разобраться. У Люка, похоже, такое же психологическое состояние, как и у нее: в какой-то момент он справился с эмоциями хорошо – в конце концов, он сам захотел попрощаться с папой. И все же теперь, не прошло и семидесяти двух часов, он отказывается идти на похороны. Но не то ли происходило и с ней самой, когда она смеялась с Анной, а через минуту расплакалась? Может быть, это не так уж странно. Просто таким образом Люк показывает, как он расстроен. Он не хочет, чтобы его папа умирал, и потому не хочет идти на похороны.

Возможно, если Карен снова объяснит, что его там ожидает, это не станет для него таким ужасным событием.

– Я знаю, что мы раньше никогда не были на похоронах. Тебя это беспокоит?

Люк молчит. Молли снова заставляет Барби танцевать по комнате, словно забыла о присутствии мамы. Топ-топ-топ – стучат маленькие пластмассовые ножки вдоль каминной решетки, по крышке телевизора, по его стенке и вдоль подоконника.

– Я знаю, похороны – немного пугающее слово, – продолжает Карен, сдаваясь. – Оно звучит очень серьезно, и мы никогда раньше не ходили на похороны. Но на самом деле ничего страшного в этом нет. Это совершенно нормально, когда кто-то, как твой папа, умирает. И почти всем устраивают похороны.

– Зачем? – спрашивает Люк.

Карен колеблется. Снова она импровизирует, выискивая определения и ответы из путаницы своих мыслей. Она не уверена, что ее ответы хороши, но что ей остается?

– Понимаешь, это особая возможность для папиных друзей и родных встретиться, поблагодарить папу и попрощаться с ним. Тебе и Молли уже удалось попрощаться, но остальным нет, а так они тоже смогут попрощаться с папой. Там будет много твоих знакомых, в том числе твои друзья – Остин с мамой, и Трейси, и Лола – и мы все хотим быть вместе.

– И все будут плакать? – спрашивает Люк.

Может быть, это и беспокоит его. Но Карен не может обманывать сына.

– Да, наверняка некоторые будут. Они будут опечалены, что папа умер, как опечалены и мы.

– И многие взрослые будут плакать?

Ах, вот что его тревожит! Карен может это понять. Она помнит, как ее приводил в замешательство вид плачущих взрослых, когда она была маленькой; это совершенно сбивало ее с толку, поскольку совсем не сочеталось с их ролью в этой жизни. Но снова она чувствует, что нужно быть честной с мальчиком.