Трейси словно прочла ее мысли и хочет помочь.

– Как бы то ни было, я просто хотела сказать, что эти недели я буду здесь. Я могу взять Молли и Люка, когда вам понадобится, в любое время. И, знаете, для вас, то есть как для друга, я, гм… В общем, за это не надо платить. – Ей вдруг становится неловко.

– Спасибо. – Щедрость Трейси особенно трогает Карен: ей известно, что у Трейси сравнительно невысокий доход и еще меньше свободного времени. У нее щиплет глаза. – Извините, – и Карен достает носовой платок.

– И не надо извиняться за слезы, – напоминает Трейси и берет ее под локоть. – Знаете, что бы я вам сейчас посоветовала? Пойдемте и поедим немного, все эти блюда выглядят такими вкусными… Не знаю, как вы, а мне очень хочется лукового пирога и, может быть, даже пиццы…

16 ч. 29 мин.

Ни у Лу, ни у ее матери нет машины, но они отказали себе в автомобилях по совершенно разным причинам. Лу руководствуется в основном экологическими соображениями. На самом деле ей очень нравится водить машину, и когда она была помоложе, у нее был «жук». Но теперь она лучше сознает, какой вред приносят автомобили, да и вообще ей машина не нужна. Брайон – компактный городок, она живет в центре, и ей легко добираться повсюду пешком или на велосипеде, а ездить в Лондон на поезде относительно дешево, быстро и просто.

Мать же Лу так и не научилась водить машину, а теперь ей скоро исполнится семьдесят, и вряд ли она когда-нибудь научится. А это значит, что она много времени проводит дома, особенно после смерти мужа. Она очень полагается на доброе отношение других, чтобы переместить ее из пункта А в пункт Б – и привлекает к этому своему зятя чаще, чем ему хотелось бы. («И главное, – думает Лу, – она звонит ему напрямую, минуя Джорджию, свою дочь». Но в этом, считает Лу, лежит ключ к мотивации матери не водить самой – она полагает, что за рулем должен сидеть мужчина.) И когда у нее нет жильцов, как часто случается на неделе, особенно зимой, мать копошится в пустом доме, чувствуя себя все более одинокой, от этого она начинает нервничать.

Отсутствие машины приводит также к тому, что Лу на вокзале никто не встречает, и ей приходится брать такси. Она не считает, что можно было бы попросить тетю или дядю подвезти ее, раз дядя болен, и к тому же они гости в доме матери. Тем не менее не хотелось тратить еще несколько фунтов за такси, а учитывая, что ей вообще не хотелось приезжать, негодование Лу только возрастает, когда она идет по садовой дорожке с похмелья, невыспавшаяся и ожидая допроса, почему она явилась так поздно.

– Как папа? – спрашивает Карен, осознав, что они с матерью пробыли вместе уже несколько часов, а она так и не спросила об отце.

– Ну, ты понимаешь… – отвечает мать.

Да, Карен понимает. Последний раз она видела отца на Рождество, когда они вместе с Саймоном и детьми ездили на несколько дней в Португалию. Он узнал Карен и Саймона, но не помнил, как зовут Молли и Люка. Его память не сохранила их образы. Старые воспоминания врезаются в память, а недавние события пролетают, как машины по автостраде: вжик! – и их уже нет.

– Извини, что он не смог приехать, – говорит мама, – но ты знаешь, как на него влияют переезды.

– Понимаю.

Такие мысли об отце очень печалят Карен. Постепенно, мало-помалу, она теряет и его. А ее мать теряет мужа, как сама Карен потеряла Саймона, хотя утрата может быть не такой скорой, внезапной и разящей – отцу Карен уже восемьдесят, и все же это разрывает сердце ее матери.

Лу встречают, как обычно – чаем в гостиной. Пока мать находится на кухне, Лу разговаривает с тетей и дядей. Наконец, появляется мать с темным деревянным подносом, накрытым, как у нее заведено, белоснежной льняной салфеткой так, что углы свисают по краям безупречным ромбом. На подносе позвякивают четыре изящных розовых чашки в цветах на блюдечках с золотой каемкой, такой же заварочный чайник, маленький молочник с молоком, чашечка с кубиками сахара и безупречно отполированные серебряные щипчики, а печенье тщательно разложено в форме цветка.

– Чаю, дорогая? – спрашивает мать.

– Почему ты не нальешь сначала другим? – спрашивает Лу. – Я люблю крепкий.

Мать наливает чай в чашки гостей, но когда очередь доходит до дочери, то Лу видит, что чай не такой, как она любит, даже после того, как она много лет повторяла свою просьбу.

– Печеньица?

Лу уже не ребенок. Это «печеньице» вместо «печенье» еще более раздражает ее, хотя она и понимает, что не права. Она берет два, а не одно, поскольку очень голодна.

– Оставь остальным, – замечает мать.

Лу удерживается от замечания, что на тарелке осталась еще достаточно печенья, по меньшей мере, дюжина, и все-таки бормочет извинения.

– Ну, – мать садится на стул, ее спина впечатляет своей прямизной при таком возрасте, – расскажи нам, дорогая, на какие похороны тебе так внезапно пришлось пойти. Кстати, ты была вот так одета?

Лу старается не вспылить.

– Да. Это была очень неформальная церемония.

– Понятно. – Мать всем видом показывает, что ей ничего не понятно. – И чьи же, ты говоришь, это были похороны?