— Они дураки, — вскричал Ганс, он готов был взорваться от гнева, так он впился взглядом в Винсента.

— Да, но помните, что я застрял здесь с прошлого года, будучи вашей связью, так что не обвиняйте меня в дурных вестях.

Эндрю видел, что быть вырванным из боевых действий все еще раздражало Винсента, но с другой стороны его погружение во всю административную работу в качестве начальника штаба закалила Готорна, обучила его, и наступит день, когда, если они выживут, он примет мантию руководителя.

— Вам нужно побывать на фабриках, — сказал Винсент. — Я там бываю теперь почти каждый чертов день, пытаясь поддержать увеличение производства. Эти старики, женщины и дети, которым всего восемь, работающие двенадцатичасовую смену, шесть дней в неделю, просто создания ада. Эмил негодует по поводу таких условий. Туберкулез свирепствует, и много женщин, работающих на фабрике, производящей капсюли, приобрели эту странную болезнь; Эмил говорит, что это имеет какое-то отношение к ртути — то же самое, как и со старателями. Во всем ощущается нехватка, тем более, что мы кормим почти миллион беженцев римлян, которые потеряли свою землю. Многие люди перебиваются на каше, и жидком супе с привкусом мяса, которое разок окунули в него. Процветание, которое мы видели здесь два года назад, полностью прекратилось. Несколько человек, главным образом старых бояр и торговцев, добывают грязное богатство на военной промышленности, но положение обычных рабочих ухудшается.

— Так приведи Вебстера, сделай, чтобы им начислили какой-нибудь новый вид налога. Проклятье, он же финансовый волшебник, который понимает это лучше всех, — сказал Эндрю, всегда теряясь, когда дело касалось финансовой стороны идущей войны.

— Он пытается, Эндрю, но это те же самые люди, у которых есть большинство Конгресса и они блокируют любые изменения в налогах. Мы вместе вымостили военно-промышленное общество. Соединенные штаты смогли принять их там дома; у нас было два поколения, живших в измененных условиях, чтобы привыкнуть к этому. Конфедерация не сделала, и помните, как она развалилась. И здесь тоже самое. Мы производим товары, но едва держимся, соскальзывая с рельсов. Восстановление железных дорог после последней зимней кампании, и подготовка к последнему наступлению означают, что слишком много других вещей не делалось. Вебстер сказал, что это походит на заливку всего топлива, которое есть у нас, но только половине машин. Ну, а другая половина, инженерное оборудование, боевой дух, политическая поддержка, все они заклинивают и разваливаются.

Эндрю не знал, как реагировать. В течение ранней весны, после его восстановления от ранения, он просто попытался понять, каким сложным это все стало, посещая совещания с Вебстером, которые продолжались по полночи. Он требовал больше броневиков, локомотивов, большего количества оружия, заряжающегося с казенника, воздушных судов, и снаряжения, всегда больше снаряжения, а Вебстер повторял без конца, что это означало урезывание в чем-то еще настолько же важном, если они будут вынуждены продолжать поддерживать военную машину.

— Вы хотите понять разочарование этой войной, зайдите на фабрики в два часа утром, и вы все поймете. Даже были слухи о забастовках, чтобы протестовать против войны и условий.

— Или так, или убойная яма, — проворчал Ганс, отрезая еще один кусок фрукта, на этот раз, бросая его Винсенту.

— Так уж есть, что, более шести лет прошли с тех пор как этот город был линией фронта, — устало сказал Эндрю.

— У нас уже есть значительно больше сотни тысяч жертв в этой войне. Я могу понять людей здесь, хватающихся за любую соломинку, которую им предлагают.

— Фактически даже хорошие новости с западного фронта, кажется, причиняют нам боль, — сказал Винсент.

— Это какие?

— Извиняюсь, я не предполагал, что вы не слышали. Мы получили надежные разведданные, что Тамуку выгнали те, кто оставались в меркской орде, следующей с ним.

— Этот ублюдок, — прорычал Ганс. — Я надеюсь, что они сделали его евнухом или еще лучше замочили подонка.

Было редко, чтобы Эндрю слышал действительно кровожадный тон в голосе Ганса, но теперь это стало чаще. Тамука был первым, кто держал Ганса в плену. Он видел своего друга, фактически дрожащего со скрытым гневом от простого упоминания имени.

— Что случилось? — спросил Эндрю.

— Вы знаете, что перестрелки на западной границе прекратились. Настолько, что я рекомендую освободить дивизию, размещенную там и переместить ее полностью на восточный фронт. Несколько недель назад, малочисленная группа людей пришла к нашим оборонительным линиям, беженцев тех, кто, очевидно, является людьми, произошедшими от Византийских греков, живущих на юго-западе. Они сказали, что умен мерков прибыл в их город, убил большинство из них, но оставшиеся в живых засвидетельствовали большую ссору, ублюдки убивали друг друга и однорукий мерк, который был их лидером, был изгнан из банды.

— Так и должно быть с ним, — сердито заворчал Ганс. — Даже его собственные дети ненавидят его. И у него нет никакого мужества, умереть с каплей чести, а не бежать.

— Остальная часть их убралась, поскакав на запад; однорукий, с возможно десятком последователей, поехал на восток.

— Интересно куда? — размышлял вслух Эндрю.

— Я надеюсь, что прямиком в ад, — вставил Ганс.

— Известие добралось досюда, и Бугарин сказал, что это показывает, что у нас теперь будет более чем достаточно войск, чтобы защитить себя.