Рыцари мечтали о триумфальном шествии, а получилось что-то вроде тайного побега. Ехали спешно, скрытно и молча, разве только шептали словечко другое старшинам крепостей на очередном перевале. Конан ехал меж спутников, не поднимая забрала.

Горы были почти безлюдны: жили здесь только воины в сторожевых замках да беглые разбойники, объявленные вне закона. Пуатенцы не видели нужды в трудах и муках добывать скудное пропитание, возделывая суровые скалы. Они жили на прекрасных и щедрых землях, простиравшихся южнее гор до самой реки Алиманы, за которой лежала Зингара.

За горами, в Аквилонии, зимняя стужа оголила ветви деревьев, а здесь зеленели травами роскошные луга, в которых паслись табуны коней и стада скота – гордость и слава Пуатена. Пальмовые и апельсиновые рощи радовались ласковому солнцу, великолепные пурпурные, золотые, малиновые башни богатых городов так и сияли. Это была страна изобилия и тепла, прекрасных женщин и неустрашимых воителей. Не только суровые земли способны рождать храбрецов. Жадные соседи издревле зарились на Пуатен, и сыны его были закалены в беспрестанных войнах. С севера страну прикрывали хребты гор, но на юге лишь Алимана отделяла пуатенские равнины от равнин Зингары, и воды ее сотни раз окрашивались кровью. К востоку лежал Аргос, а за ним – Офир, и оба отличались высокомерием и алчностью. Мечи пуатенских рыцарей ограждали страну, и праздные минуты редко им выпадали.

И вот Конан прибыл в замок графа Троцеро…

Конан сидел на шелковом диване в богато убранном чертоге. Теплый ветер шевелил прозрачные шторы на окнах. Троцеро ходил по комнате туда-сюда, точно пантера по клетке. Это был гибкий, нервный мужчина с талией девушки и плечами бойца. Прожитые годы почти не оставили на нем отпечатка.

– Разреши нам провозгласить тебя королем Пуатена! – уговаривал он Конана. – Пусть эти ничтожные северяне влачат ярмо, в которое сами сунули шеи. Юг – по-прежнему твой! Живи здесь и правь нами среди цветов и пальмовых рощ…

– Пуатен благороден, – Конан покачал головой, – как ни одна другая страна. Но и ему, при всем мужестве его сынов, не выстоять в одиночку.

– Мы поколениями оборонялись в одиночку, – возразил Троцеро с ревнивой гордостью, присущей его народу. – Мы не всегда входили в состав Аквилонии!

– Я знаю, – сказал Конан. – Но в те времена все королевства были раздроблены на мелкие владения, без конца воевавшие друг с другом. Теперь все по-другому. Дни герцогств и вольных городов миновали, грядет эпоха империй. Правителям снятся завоевания, и защититься можно только в единстве.

– Так давай присоединим Зингару к Пуатену, – предложил Троцеро. – Там теперь не менее полудюжины принцев, и все рвут глотки друг другу. Мы легко завоюем ее, одну провинцию за другой, и присоединим к твоим владениям. Потом с помощью зингарцев покорим Аргос и Офир. Уж если кто создаст империю, так это мы!

И вновь Конан отрицательно покачал головой:

– Об империях пускай мечтают другие, я же хочу сохранить принадлежащее мне. Я не стремлюсь к тому, чтобы править империей, сколоченной огнем и мечом… Одно дело – когда народ вручает тебе трон и сам соглашается на твое правление. И совсем другое – захватить чужую страну и властвовать с помощью страха. Чтобы я превратился во второго Валерия? Нет, Троцеро. Я намерен править всей Аквилонией – и не более. Или ничем!

– Тогда веди нас через горы, и мы выгоним немедийцев!

Свирепые глаза Конана благодарно потеплели. Но…

– Это стало бы напрасной жертвой, Троцеро, – сказал он. – Я уже объяснял тебе, что именно я должен сделать, иначе мне не вернуть королевство. Я должен разыскать Сердце Аримана.

– Сумасшествие! – возмутился Троцеро. – Бредни еретического жреца! Бормотание свихнувшейся ведьмы!

– Не был ты в моем шатре перед битвой, – мрачно ответил Конан и невольно покосился на свое правое запястье, где еще виднелись синие пятна, – Ты не видел, как обрушились скалы и погребли цвет моей армии. Нет, Троцеро, не бред, и я в том убедился, Ксальтотун – не простой смертный, и противостоять ему можно только с Сердцем Аримана в руках. Так что я все-таки поеду в Кордаву. И притом один.

– Это слишком опасно, – не сдавался Троцеро.

– А жить не опасно? – проворчал король. – Но я поеду не как аквилонский владыка и даже не как пуатенский рыцарь. Я буду простым странствующим наемником, как в прежние годы. Да, к югу от Алиманы у меня полно врагов и на суше, и на море. Многие, понятия не имея о короле Аквилонии, вспомнят Конана – вождя: барахских пиратов. Или Амру – предводителя черных корсаров. Но хватает у меня и друзей, а кроме того, есть люди, которые по некоторым причинам будут рады мне помочь.

Воспоминания заставили его слегка улыбнуться. Троцеро уронил руки, отчаявшись убедить короля, и повернулся к Альбионе, сидевшей на соседнем диване.

– Я понимаю твои сомнения, господин мой, – сказала она. – Но я тоже видела монету в храме Асуры и помню слова Хадрата, что отчеканили ее за пятьсот лет до падения Ахерона! Если, как утверждает государь, на монете изображен именно Ксальтотун, то, значит, в прежней своей жизни он не был обычным волшебником. Его век измерялся столетиями – разве простому смертному это под силу?