— Теперь они все равны, — сказал он. — И долг живых позаботиться об их последнем пристанище.

Солдаты у костров меж собой судачили:

— А наш-то… А? Каков? Вот те и курочка.

— Орел, братцы, ей-ей, орел.

— А солдату отец родной, пра слово. Да за ним мы…

— И пленных велел покормить, а их боле тыщи.

Потери русских оказались чуть не в пять раз меньше — восемьсот девяносто два человека, пруссаков было похоронено четыре тысячи двести двадцать восемь человек. Ружей на поле собрано две тысячи двести двадцать две штуки и четырнадцать вражеских пушек, много знамен.

Зная об интересе императрицы к подробностям, Салтыков в своей реляции обстоятельно описал Пальцигское сражение, перечислил потери, трофеи и в конце похвалил храбрость и стойкость солдат, отметил их гуманное отношение к поверженному врагу: «…Многие наши легко раненные неприятельских тяжело раненных на себе из опасности выносили, солдаты наши своим хлебом и водою, в коей сами великую нужду тогда имели, их снабжали… похвальный, беспримерный поступок солдатства всех чужестранных волонтеров в удивление привел».

Король Фридрих II после Пальцигского сокрушительного поражения, напротив, в мрачных чувствах пребывал, изливая их в письме брату Генриху: «Осужденный в чистилище не в худшем положении, нежели я. Мы нищие, у которых все отнято, у нас ничего не осталось, кроме чести, и я сделаю все возможное, чтобы спасти ее».

— Ну что, господа, дорога на Франкфурт свободна. Пришла пора брать его, — сказал Салтыков, собрав генералов и выразительно посмотрел на Вильбуа. — Сие я решил доверить вам, друг мой.

— Спасибо, ваше сиятельство, — отвечал Вильбуа.

— Надо и Кроссен брать, — сказал Чернышев. — Там, по слухам, Малаховский окопался.

— Я согласен с вами, Захар Григорьевич, и поручаю вашим заботам его. Не думаю, что Малаховскому удастся отстоять город после конфузии перед пушками Толстого. Я с армией двинусь следом и спешить очень не смогу, много раненых, да и телеги худы, уж не говоря о лошадях и быках.

— А где же наши союзники? — спросил Панин. — Не то что к драке, а и к дележу опаздывают.

— Получил я письмо от австрийского генерала Лаудона, пишет, что-он с двадцатитысячным войском отправлен главнокомандующим графом Дауном к Одеру и где-то через три-четыре перехода должен с нами соединиться.

— Двадцать тысяч — это неплохо, — заметил Тотлебен.

— А вот другой австрийский генерал Гаддик пишет, что Фридрих идет в Бобергсберг, а оттуда нацеливается на Кроссен. Так что тебе надо поспешать, Захар Григорьевич, дабы упредить его. Кроме того, этот Гаддик просит меня навести понтоны через Одер против Фюрстенберга, чтобы австрийцы по ним могли переправить пехоту, конница по причине засухи пройдет вброд.

— И что вы ему ответили? — спросил Панин.

— Ответил, что в ночь на двадцать второе мост наведем. Союзникам помогать надо. Фаст с Мордвиновым займутся этим, поскольку к битве не приобщались.

— Но вы же сами, ваше сиятельство, приказали нам стоять на Гольценской дороге, — вздумал обидеться Фаст.

— Я знаю, бригадир, и вполне ценю ваше старание, но кто-то же должен ставить мост. Кто? Посоветуйте.

Фаст был смущен. Кого он мог «посоветовать», если почти все присутствующие только что вышли из сражения, кое-кто с ранениями.

— Просто обидно, — пробормотал он, — мол, раз к битве не приобщались…

— Если обидел, прости, братец, — сказал Салтыков с искренним раскаяньем. — Прости старика за оговорку.

Уже на следующий день Вильбуа и Чернышев отправились на север исполнять приказ главнокомандующего.

Вскоре двинулся за ними и Салтыков с армией и длиннющим обозом. Над головами висела пыль, жарило нещадное солнце, и за скрипом тысяч телег не было слышно жаворонков, висевших в голубом поднебесье.

К ночи 22 июля в условленном месте отряды Фаста и Мордвинова навели понтонный мост через Одер и даже при въезде на него приколотили лист фанеры, на котором написали русское: «Добро пожаловать, друзья!»

Но когда русская армия пришла в деревню Ауер, к Салтыкову с большой и пышной свитой прибыл австрийский генерал, только что воспользовавшийся мостом.

— Генерал Гаддик? — высказал догадку Салтыков, протягивая союзнику руку для пожатия.

— Отнюдь, ваше превосходительство, — улыбнулся австриец. — Генерал, но… Лаудон. Ваш покорный слуга. Разве не ждали?

— Но Гаддик тоже писал, просил мост построить, — несколько смешался граф.

— Мост вполне пригодился моей свите, ваше сиятельство. А что касается Гаддика, то он повернул назад на соединение с графом Дауном.