— Мы не можем подойти, ваше величество. Они укрепились за кладбищенскими стенами.

— Так ковырните их тяжелой артиллерией.

— Уже пробовали.

— Идите к черту! — в бешенстве закричал король и закрутил головой, ища кого-то. — Где Зейдлиц? Ко мне его!

Когда подскакал Зейдлиц, Фридрих, указывая на высоту, крикнул:

— Немедленно атакуйте!

— Но, ваше величество, это ж самоубийство. Когда пехота не может…

— Вы слышали, генерал? Выполняйте приказ!

И Зейдлиц повел в атаку несколько эскадронов своей конницы, которые тут же были рассеяны ружейным и пушечным огнем и с большими потерями откатились к Кунерсдорфу.

Это нисколько не охладило королевского пыла. Он тут же, как и задумывал с утра, послал в обход конницу принца Вюртембергского, которая должна была выйти в тыл второй линии русских. Принц ворвался наконец на Гросс-Шпицберг с тыла. И Финк в это время повел свою пехоту в атаку в лоб.

Но Салтыков бросил на кавалерию принца эскадроны Румянцева и Лаудона. А на пехоту Финка с флангов ударили четыре русских полка и обратили ее в бегство.

В рубке на Шпицберге принц Вюртембергский был ранен, ему почти отсекли правое ухо, он, обливаясь кровью, покатился назад со своими эскадронами.

Фридрих бросил на помощь ему свой последний резерв-гусар во главе с Путкаммером, но и гусары были рассеяны, а самого Путкаммера какой-то драгун рассек палашом едва не до пояса.

Король никак не мог понять: что же случилось? Как помешанный он бормотал:

— Ведь они же зацепились за Гросс-Шпиц, ведь они же зацепились…

Вдруг ротмистр Притвиц схватил за уздцы королевского коня:

— Ваше величество, спасайтесь!

— Что?! — вскричал Фридрих, но, обернувшись, увидел, как все его солдаты бегут врассыпную, а позади них, сверкая саблями, несутся австрийские кирасиры.

Это Салтыков, уловив замешательство в стане противника, пустил на него всю тяжелую кавалерию Лаудона.

— Король в опасности! — кричал Притвиц, сзывая этим криком уцелевших гусар.

На Мюльберге, захваченном с утра пруссаками, накопилась пехота, предназначенная королем для атаки с фланга русских укреплений на Гросс-Шпицберге. Салтыков приказал открыть по Мюльбергу беглый огонь из единорогов картечью. Шуваловские пушки отличались еще и самой высокой скорострельностью — три-четыре выстрела в минуту.

И взревели единороги, засыпая Мюльберг смертоносным свинцом, где почти плечом к плечу стояли прусские солдаты и где промахнуться уже было невозможно.

В пять часов вечера армии у короля, в сущности, уже не было, она превратилась в бегущую, орущую толпу, охваченную безумием паники. Полностью исчезла дисциплина, никто никого не слушался, ни генералов, ни самого короля.

Ротмистру Притвицу с великим трудом удалось собрать вокруг короля около сорока гусар, усилиями которых посчастливилось сохранить жизнь монарху и не позволить казакам пленить его.

Ночью, когда погоня наконец отстала, возле измученного и угнетенного катастрофой Фридриха появились генералы и даже де Катт.

— Кто-нибудь может мне сказать, что осталось от моей армии?

Генералы переглянулись: мол, о какой армии он ведет речь?

И Финк решился:

— Увы, не более трех тысяч, ваше величество.

— И это все? Почти из пятидесяти тысяч — три?!

— Да, ваше величество. Немало погибло. Очень многие разбежались, воспользовавшись суматохой.

— Трусы! Мерзавцы! Старые шлюхи! — ругался Фридрих. — Бросить меня, своего короля. Подонки!

Отчасти прав был монарх. При столь долгой войне были потеряны лучшие солдаты и офицеры. И собиралось войско давно из людей случайных: пленных, преступников и даже убийц.

Отведя душу руганью по адресу разбежавшихся солдат, Фридрих, помолчав, сказал:

— Финк, я поручаю вам командование армией. Я болен. Можете идти, господа. Все распоряжения Финка исполняйте, как мои.

После ухода генералов с королем остались его секретарь и ротмистр Притвиц. Король взглянул исподлобья на ротмистра:

— Ты спас меня, Притвиц? Так?

— Так точно, ваше величество. Вы были в опасности.

— Прости, но у меня не поворачивается язык благодарить тебя за этот подвиг. Уж лучше б я остался на том поле, где лежат сейчас мои герои. Боже мой, ведь все так прекрасно началось. Где, где перехитрил меня этот Салтыков? Где эта «курочка» обманула меня?

Ротмистр и секретарь молчали, не смея осуждать даже поверженного монарха.

— Де Катт, — наконец спохватился король.

— Я слушаю, ваше величество.