Шрифт:
– Случилось что, Машунь? – забеспокоилась Варя.
– Ничего, это от учителя моего, из института…
– Так он же вроде умер? – удивилась Варя. Поставила ногу на скамеечку – застегивала туфлю.
– Нет, не умер… Другой умер… – смешалась Маша. – Ты прости, я прилягу пока.
Она скользнула в детскую, присела на кровать, сжимая в руке телеграмму.
– Я скажу маме, чтоб тебя не трогала, – крикнула из прихожей Варя. – Ляг полежи.
Маша кивнула, словно Варвара могла видеть её через дверь. Бросила листок с почтовым штемпелем на кровать.
«Что значит, «Потёмкин жив»? Какой Потёмкин?!»
Вспомнилась двести тридцать вторая аудитория, исчерченная доска, Отец, чуть прихрамывая, отходящий от кафедры, меловой след на обожжённой щеке – коснулся испачканными пальцами. А потом – его восковое лицо, гроб, заваленный цветами. «Верно, какой-то другой. Потому что не мог Отец так поступить с нами, с Симой! Не мог он заставить нас хоронить его, считать мёртвым, чтобы вот так…»
«Мог, – спокойно произнёс кто-то внутри голосом Юли Рябоконь. – Всё мог. Оставить на болоте – мог. Между печатями запереть – мог. Олю Колобову убить… любую из нас…»
«Зачем»? – спросила Маша сама у себя.
«При постановке научной проблемы, товарищ Угарова, первичной задачей мага является что?» – Голос Отца звучал в голове так отчётливо, что Маша прижала ладони к вискам.
«Правильно задать вопрос, – ответила она сама себе. – Не зачем, а как… Как?»
Ум с радостью ухватился за любимую работу – сопоставлять заклятья, комбинировать символы, анализировать последствия воздействий.
«Если предположить, что в гробу была восковая копия, то Виктору нужно было лишь обмануть Серафиму. Сима – отличный маг и учёный, но у неё был перерыв в восемь лет. Значит, Отец мог использовать заклинания, которые разрабатывались в тот период времени, пока «серафимы» сидели запертые на болоте». Маша была лучшей на курсе, Потёмкин часто подключал её к разработке теории боевой магии – может, надеялся передать предмет, когда соберётся на покой. Кое-что Маша слышала случайно – профессора не стеснялись обсуждать при похожей на первокурсницу ассистентке новые идеи. Маги, особенно те, что имеют отношение к академической науке, порой так самонадеянны. Уверены, что если кто и услышит, то не поймёт, а если и поймёт, то едва ли сумеет доработать.
У Виктора тогда в работе была «допросная» формула. Предполагалось, что с её помощью попавшие в плен офицеры-маги смогут отрезать сознание от тела, отслоив магическую оболочку с привязанной к ней личностью, оставив дознавателям только тело, в котором настолько замедлены все процессы, что это состояние напоминает глубокую кому или даже смерть. При первом же удачном испытании прототипа формулы разработки были засекречены, и Маша к ним, естественно, допуска не получила.
«Но Отец мог доработать формулу, – шептал внутренний голос. – Мог довести до совершенства и обмануть Симу. Ей и в голову бы не пришло, что есть такая разработка. Переселение души в магическую оболочку… Обратимое переселение».
Маша вздрогнула, бросилась на колени перед кроватью Лиды, расстелила расчёты прямо на полу, поперёк пёстрой домотканой дорожки. Обвела карандашом ту часть формулы, для которой сумела отыскать точку обратимости – то самое слово, что стало для «серафимов» шансом на новую жизнь. Формула Эрвина в этой части была почти идентична решетниковской – будь «зигфриды» людьми, проблема решалась без особых усилий.
Значит, гордиев узел находился в той части формулы, куда Эрвин ввёл свои дополнительные переменные. И если учесть, что и Саша, и отряд Юргена Вольфа проявили себя одинаково, – искать следует там, где различающаяся часть формулы совпадает. А потом – попытаться заменить этот сегмент на воздействие, обратное «допросной» формуле Отца.
Маша сидела на полу на корточках. Скоро колени начало ощутимо покалывать, голова горела от стремительно мечущихся мыслей, источился карандаш, второй… Маша ничего не видела и не чувствовала.
– Давно она так? – раздался за спиной шёпот Вари.
– Я с полчаса как проснулась, она уже сидела… – шепнула Лидочка. – Может, маме скажем?
– Ма-аш, – позвала Варвара.
Маша попыталась вскочить, ойкнула, растёрла затёкшие ноги ладонями, а потом, окинув своячениц полусумасшедшим взором, проговорила:
– Девчата, прикройте. Мне в Москву надо.
– На чём ты в половине двенадцатого ночи в Москву собралась? – рассердилась Варвара. – Ложись. Завтра на девятичасовом поезде и поедешь в свою Москву. Мы даже прикроем тебя, чтоб мама не отговорила.
– Нельзя ждать мне, Варя. Там люди погибнуть могут. А я знаю, что делать нужно…
Через двадцать минут Варвара и Маша смущённо топтались на чужом крыльце. Маша постучала в стекло, за которым – лиловые в темноте – стояли в ряд герани.
– Спи, мама, верно, за мной! – прозвучал в глубине дома мужской голос. Шелохнулась занавеска – хозяин, скрытый строчёным ришелье, разглядывал гостей.
– Ох ты, пропасть! Колготы порвала, – прошипела Варя, осматривая левую щиколотку. – Обязательно было в окошко-то прыгать? Ты ж беречь себя должна. И меня неплохо бы.
Маша не слушала её. С надеждой и отчаянием смотрела на сдвинувшуюся занавеску. Та снова шевельнулась, возвращаясь в прежнее положение.
Через несколько минут дверь отворилась, на пороге появился «артист Рыбников», помятый со сна, но полностью одетый, с курткой в руке.