Рандеву с Варягом 3. Мир царя Михаила

Там временем господин Тамбовцев встал из-за стола, и внимательно поглядывая на меня, прошелся по кабинету.

– Молчите?
– спросил он меня, - Ну и молчите. В общем, мы уже достаточно знаем о вашем сотрудничестве с Азефом. А вот еще один наш общий знакомый, некто поп-расстрига Георгий Гапон, интересует нас куда больше. С его участием готовилась провокация, способная потрясти основы Империи.

– Гапон - болтун и самовлюбленный позер, - сквозь зубы процедил я, - и вовсе он не моя креатура, а скорее, петербургского градоначальника Клейгельса. Я бы этого дурака к своей организации и на пушечный выстрел бы не подпустил.

– Очень хорошо, - кивнул Тамбовцев, - а хотите я вам расскажу, что должно было случиться через год после вашей отставки? Этот, как вы изволили выразиться, дурак, собрал бы тысяч пятьдесят рабочих, и повел бы их к Зимнему дворцу для того, чтобы вручать царю петицию собственного сочинения. С царскими портретами, иконами, хоругвями, пением “Боже царя храни” и церковных гимнов.

А вместе с этой толпой пошли бы и революционные боевики с бомбами и револьверами, и полиция об этом тоже бы знала. Да и трудно не знать, если одновременно с работой на полицию, Гапон состоял еще и членом одной из самых революционных радикальных организаций. Гнусная провокация получилась - ведь нельзя было допускать такую огромную толпу к Зимнему дворцу. А не пускать - тоже нельзя. Тут, или вооруженные боевики убьют царя, или войска будут вынуждены стрелять в неуправляемую и взвинченную агитаторами толпу.

Кстати, если царя и не убьют, то войска все равно будут обязаны стрелять. В результате были бы разрушены все три столпа, на которых держится государство Российское. Вы помните знаменитую формулу графа Уварова? “Самодержавие, православие, народность”. И вот все это летит псу под хвост. Начинается так нелюбимая вами пугачевщина, которую опять придется усмирять железом и кровью.

Мы знаем ваше отношение к рабочему вопросу, господин Зубатов, и потому разговариваем с вами сейчас, не как с подозреваемым в цареубийстве.

Сергей Васильевич, если нам удастся найти общий язык, то вы можете снова вернуться к своему любимому делу, и принести немало пользы Отечеству.

От такого неожиданного перехода, в сердце моем вновь вспыхнула надежда, что все образуется. Ведь один раз я уже становился из подследственного сотрудником полиции, и, стало быть, мне не привыкать к подобным переменам.

Я поднял голову и посмотрел в глаза капитану Тамбовцеву, - Скажу вам честно, на священную особу Государя я никогда не злоумышлял. Все остальные дела, инкриминируемые мне, есть обычные просчеты, неизбежные в любом деле, а отнюдь не злой умысел. И я готов искупить свою вину, если таковая и есть, длительной и преданной службой нашему новому Государю. Скажите, что я должен буду делать?

– Очень хорошо, - кивнул Тамбовцев, - скажу вам сразу, работать будете, как и прежде, по линии рабочих организаций. Правда, выходить с территории “Новой Голландии” вам не рекомендуется. Если Вячеслав Константинович увидит вас где-нибудь вне этих стен, то вы сами понимаете, чем может закончиться для вас подобная встреча…

Я понимающе кивнул головой, а капитан, усмехнувшись, продолжил, - на днях я сведу вас с одним интересным человеком, недоучившимся семинаристом. Ну, а пока вам отведут отдельную комнату, а вы посидите тут, и подумайте, как можно без особого шума и скандала отстранить Гапона от руководства “Собрания русских фабрично-заводских рабочих”. Убийство в подворотне не предлагать. Его авторитет, заработанный безграничной демагогией, должен будет плавно перейти к новому руководителю…

Я внимательно посмотрел на господина Тамбовцева, и спросил, - Скажите Александр Васильевич, а какова цель всего этого предприятия?

– Заинтересовались моим предложением?
– усмехнулся он, - тогда, слушайте. В одной стране существуют правительство, промышленники и народ. Вы хотели, чтобы всем было хорошо, но такого не бывает. Каждый тянет одеяло на себя. Промышленники безжалостно грабят народ, тот голодает, а правительство, не получая налогов ни с богатых промышленников, ни с нищего народа, вынуждено брать займы за границей. Причем чем больше голодает народ, тем сложнее с ним управляться правительству. Если хорошо правительству, то иностранные займы берут уже промышленники, а народ снова голодает. Кончается это обычно тем, что приходит тот, кому должны промышленники, и забирает все себе, ибо за такое правительство народ воевать не будет. Еще вариант - когда хорошо народу. А народ у нас щедрый, он и с правительством поделится, и с промышленниками, и тогда хорошо будет всем. И воевать за свое правительство он тогда будет так, что любой завоеватель сто раз подумает, прежде чем решится на войну с нами. Потому, что государственная система будет находиться в состоянии равновесия.

– Да вы самый настоящий социалист!
– задохнулся я от удивления.

– Угу… Еще какой!
– хохотнул капитан Тамбовцев, - На сегодня все, Сергей Васильевич, идите, и хорошенько подумайте над тем, о чем мы с вами говорили…

16 (03) марта 1904 года. Заголовки мировых газет:

Французская “Пти Паризьен”: “Убийство в центре Петербурга: Императора Николая II взорвали так же, как его деда 23 года назад!”

Американская “Вашингтон пост”: “Кровь на улицах и смута во дворцах: Царь убит, народ в смятении, а недовольные штурмуют дворец его матери”.

Английская “Дейли телеграф”: “Быть царем в России — опасная профессия: Британия считает, что император стал жертвой недовольных его политикой”

Итальянская “Стампа”: “Гибель императора: кто направлял руку террористов? Скоро все тайное станет явным”.

Германская “Норддойче Альгемайне”: “Чудовищное преступление в Петербурге: Русский император был убит на глазах у нашего любимого кайзера!”

Австрийская “Винер цейтнунг”: “Злой рок русских монархов: Второй раз за двадцать три года кровь венценосцев обагрила улицы столицы России”