– Чудная компания, – произнес наконец Рафаэле. Но он уже не улыбался. Единым – о, весьма грациозным – жестом обведя рукой собравшихся и словно приглашая каждого в свидетели своих слов, он добавил: – Побольше бы таких компаний и связывающих их тесных уз.

Густаво улыбнулся.

– Узы связываются естественным путем, – сказал он.

– Узы выковываются, – ответил Рафаэле.

– Мы всего лишь художники, – сказал Маэстро, – и повинуемся только звездам.

– Но мужество нужно каждому, – сказал Губернатор, – а художник – тоже человек.

– Кто судит об участи людей?

– Кто судит об их случайности? Звезды не обладают мужеством.

– У них есть мудрость.

– Мудрость – прибежище слабых, – сказал Губернатор, – храбрые верят лишь фактам.

И, не ожидая ответа Маэстро, он подошел к фортепиано и посмотрел на Клару.

– Значит, это и есть вторая малышка… – прошептал он. – Как тебя зовут, девочка?

Она не ответила.

Из глубины кресла раздалось ворчание Петруса.

– Может, она немая?

Маэстро положил руку Кларе на плечо.

– А… значит, без разрешения нельзя говорить, – сказал Рафаэле.

– Меня зовут Клара, – сказала она.

– Где твои родители?

– Я приехала с дядей Сандро.

– Кто выучил тебя играть на фортепиано? Из живописцев получаются неплохие учителя, но я не знал, что они обучают петь камни.

В конусе света возник образ вымощенной черными камнями дороги со склонившимися над ней высокими деревьями. И в памяти Клары всплыли слова Маэстро: «Храм, где мы можем видеть». А потом в конусе снова заметались смутные фигуры.

Губернатор задумчиво смотрел на девочку, Клара чувствовала его смятение.

– Вы, безумцы, что за химеры влекут вас за собой? – сказал он.

– Химеры питают трубадуров, – любезно ответил Густаво.

– Балованные дети не ведают забот, – ответил Сантанджело, – в то время как другие работают, чтобы они и дальше могли витать в своих грезах.

– Но разве политика не есть химера? – продолжал Маэстро тем же ровным светским тоном.

В обаятельном смехе Губернатора сверкнули все земные радости. Взглянув на Клару, он сказал:

– Берегись, милая барышня, музыканты – софисты. Но я уверен: мы скоро увидимся и сможем привольно поболтать о тех причудливых видениях, что навевает музыка.

Из кресла Петруса раздалось угрожающее рычание.

Губернатор обернулся к Леоноре и поклонился так, что у Клары кровь застыла в жилах. В его галантном жесте не было уважения, зато промелькнула холодная ненависть.

– Увы, – сказал он, – мне пора.

– Никто тебя не держит, – сказал Петрус не слишком громко.

Рафаэле не взглянул на него.

– Значит, ты окружаешь себя мечтателями и пьяницами? – спросил он Маэстро.

– Бывает компания и похуже, – ответил Густаво.

Губернатор безрадостно улыбнулся.

– Каждый выбирает по себе, – сказал он и уже собрался было уйти, но, как нарочно, в этот момент в зале появился Пьетро Вольпе.

– Губернатор, – сказал он, – я полагал, что ты в другом месте, а теперь обнаруживаю тебя в моем собственном доме.

– Пьетро, – в голосе Губернатора слышалась та же нотка ненависти, с какой он обращался к Леоноре, – я рад, что сумел тебя поразить.

– Боюсь, численное превосходство на моей стороне. Но ты ведь уходишь?

– Меня ждут родные.

– Ты хотел сказать – войска?

– Братья.

– Рим только о них и говорит.

– Это только начало.

– Не сомневаюсь, Губернатор. Я провожу тебя до двери.

– Всегда к твоим услугам, – сказал Рафаэле, – если ты придешь к власти.

– И я тоже, брат мой, – ответил Пьетро. – Время, которому мы служим, отблагодарит нас.

Петрус удовлетворенно хмыкнул.

Рафаэле Сантанджело бросил последний взгляд на Клару и с беспечностью балерины пожал плечами, словно говоря «спешить незачем».

– Прощай, – сказал он и исчез одним элегантным движением, в котором под черной одеждой на мгновение стало заметно совершенное тело бойца.

Как прозрачный камень угадывается в темной воде по бликующему свету, так Кларе, прежде чем гость ушел, унося с собой мелькнувшие тени, почудилось что-то чуждое, притаившееся за его ангельской услужливостью. Но как след, что долго еще остается на сетчатке после исчезновения образа, одна из этих теней сохранилась в ее сознании, и, перебирая подробности встречи с Рафаэле, Клара в какой-то момент вновь разглядела выражение его лица. Тогда, точно так же, как прежде, ее захлестнул ужас при звуках голоса смерти, ее окатило волной красоты, тут же, смытой уродством. В этом брошенном украдкой взгляде было столько благородства, ярости и боли, и столь же блистателен был образ, представший ее внутреннему взору…