Она пыталась взять себя в руки, но слезы все равно полились ручьем. Николас ушел навсегда. Она никогда не увидит его. Не услышит. Не коснется.

Слезы так слепили ее, что, входя в самолет, она наткнулась на шедшего впереди человека, и ее сумка, соскользнув с плеча, упала на колени пассажира первого класса.

– Простите, пожалуйста, – пробормотала она, глядя в синие глаза очень красивого мужчины. Сердце ее неожиданно дрогнуло, но она заставила себя отвернуться. Он не Николас. И его глаза, хоть и синие, не глаза Николаса.

Она взяла сумку с колен незнакомца, с интересом смотревшего на нее. Но Даглесс было все равно. Единственный человек, который был ей небезразличен, лежал под мраморным надгробием.

Она кое-как отыскала свое место, сунула сумку под переднее сиденье и выглянула в окно. Когда самолет покатился по взлетной дорожке, Даглесс, осознав, что покидает Англию, зарыдала с новой силой. Англичанин, сидевший рядом с ней, у прохода, поспешно зарылся в газету.

Даглесс честно пыталась успокоиться. Долго уговаривала себя, что сделала все возможное ради жизни любимого, напоминала, что потеря Николаса – ничтожно малая цена за все, чего она добилась.

К тому времени как самолет набрал высоту и табло «Пристегните ремни» погасло, она плакала так сильно, что ничего вокруг не замечала. А тем временем пассажир первого класса с бутылкой шампанского и двумя бокалами в руках просил соседа Даглесс поменяться с ним местами.

– Возьмите, – велел он, садясь рядом.

Сквозь застилавшие глаза слезы она разглядела высокий бокал с шампанским.

– Возьмите, не стесняйтесь. Это иногда помогает.

– В-вы ам-мериканец? – всхлипнула она.

– Да. Из Колорадо. А вы?

– М-мэн.

Она взяла шампанское, выпила одним глотком и поперхнулась.

– У м-меня к-кузены в Колорадо.

– Да? И где именно?

– Чандлер.

Слезы текли уже не так быстро.

– Не Таггерты случайно?

Она впервые присмотрелась к нему. Черные волосы и синие глаза. Совсем как у Николаса. Слезы брызнули снова.

Она кивнула.

– Я иногда ездил с отцом в Чандлер и встречался кое с кем из Таггертов. Кстати, я Рид Стенфорд. – Он протянул руку, но когда она не пошевелилась, поднял с колен ее безвольную ладошку и пожал. – Рад познакомиться.

Почему-то он не отпустил ее, а продолжал рассматривать каждый палец, пока Даглесс не выдернула руку.

– Простите.

– Мистер…

– Стенфорд.

– Мистер Стенфорд, – повторила она, шмыгнув носом. – Не знаю, чем дала вам понять, что я легкая добыча, но заверяю вас, это совершенно не так. Думаю, вам лучше взять шампанское и вернуться на свое место.

Она пыталась принять величественный вид, но усилия явно не оправдывались, поскольку нос покраснел, глаза опухли, а по щекам бежали слезы.

Но он не взял у нее бокал. И не ушел.

Даглесс постепенно накалялась. Может, ей повезло наткнуться на извращенца, любившего плачущих женщин? Да что это такое случилось с ним в детстве, если он заводится от слез?!

– Если немедленно не уберетесь, я позову стюардессу.

Рид повернулся к ней.

– Пожалуйста, не нужно, – попросил он, и в его глазах блеснуло нечто заставившее застыть Даглесс, уже потянувшуюся к кнопке вызова. – Прошу, поверьте, я никогда в жизни не делал ничего подобного. То есть никогда раньше не приставал к женщинам в самолетах. И даже в барах. Просто вы мне кое-кого напоминаете.

Даглесс забыла о слезах, потому что в его движениях и жестах проглядывало нечто странно знакомое.

– Кого? – не выдержала она.

Он слегка ухмыльнулся, и сердце Даглесс пропустило удар: временами точно так же улыбался Николас!

– Если я расскажу, вы не поверите. Уж слишком неправдоподобно!

– А вы все же попробуйте. У меня прекрасно развито воображение.

– Так и быть, – кивнул он. – Вы похожи на даму с портрета.

Даглесс насторожилась.

– Когда мне было лет одиннадцать, вся наша семья переехала на год в Англию. У моего отца была там временная работа. Мать любила таскать меня и брата по антикварным магазинчикам, и это занятие страшно мне надоедало. Я всячески отлынивал от этих походов. Но все это было до одной субботы, когда я увидел портрет.

Рид помедлил, наполняя пустой бокал Даглесс.

– Собственно, это был не портрет, а написанная маслом миниатюра, изображавшая неизвестную даму, – пояснил он, глядя на Даглесс почти ласкающим взглядом, словно не замечал опухшего от слез лица. – В то время я не слишком вежливо выражал свои желания. Портрет был довольно дорогим, и матушка отказалась уступить моим требованиям. Но я не собирался сдаваться. В следующую субботу я сел в метро, вернулся в антикварный магазинчик и предложил все, что у меня было, в задаток за портрет. Общая сумма залога составляла что-то около пяти фунтов.