Шрифт:
Дверь распахнулась, и вошел улыбающийся Николас.
– Я продал все, кроме нескольких монет, и теперь мы богаты! – объявил он.
Даглесс улыбнулась в ответ, вспоминая, как он вытолкал Роберта за дверь. Значит, он и есть ее рыцарь в сверкающих доспехах? Может, он и был послан к ней только потому, что она так сильно в нем нуждалась?
Похоже, ее взгляд раздражал Николаса, поскольку он с хмурым видом отвернулся.
– Может, поужинаем? – пробормотал он.
По дороге в индийский ресторанчик, рекомендованный хозяйкой пансиона, оба молчали, погруженные в свои мысли. Как только им принесли заказ, Николас целиком занялся едой. Ему понравились смешанные запахи тмина, кориандра, гвоздики и других пряностей, которые были так дороги в его эпоху.
По мере того как шло время, Даглесс все чаще замечала завистливые взгляды сидевших поблизости женщин. Поэтому, отчасти из интереса, отчасти из желания отвлечь Николаса, она спросила, что ели в шестнадцатом веке и так ли уж отличались блюда от тех, что подавались в двадцатом столетии.
Он что-то отвечал, но Даглесс почти не слушала. Она просила его прийти, и он явился. Даглесс успела узнать его достаточно хорошо, чтобы понять: именно о таком мужчине она мечтала – добром, заботливом, остроумном, сильном. Человеке, твердо знавшем, чего хочет.
К концу обеда Николас тоже примолк, словно что-то его тревожило. Обоим не хотелось говорить. Когда они пришли в номер, Николас не попросил Даглесс почитать ему. Он лег в постель и повернулся к ней спиной, даже не пожелав спокойной ночи. А Даглесс долго не могла заснуть, пытаясь понять, что же все-таки случилось с ней за последние несколько дней. Она плакала и молила Бога послать ей благородного рыцаря. И появился Николас. Это служило доказательством, что он принадлежит ей и что они созданы друг для друга.
Ближе к полуночи, уже задремав, она услышала, как Николас снова мечется по кровати. Даглесс улыбнулась, поняв, что у него снова кошмар. Все еще улыбаясь, она перебралась в его постель. Николас немедленно прижал ее к себе и мирно заснул. Даглесс положила щеку на поросшую волосами грудь и последовала его примеру. Будь что будет!
Когда Николас проснулся, было уже утро. Осознав, что Даглесс лежит в его объятиях, он понял: мечты сбываются. Она так тесно прижалась к нему, словно они были высечены из одного куска мрамора. О чем это она говорила? Ах да. О телепатии. И связь между ними – это глубочайшее чувство, которого он никогда не испытывал к другой женщине.
Зарывшись лицом в рыжие волосы, он глубоко вдохнул их запах, прежде чем стал ласкать ее. До этой минуты он и не подозревал, что вожделение может быть столь сокрушительным.
– Дай мне силу, – молился он, – сделать то, что я должен. И прости меня.
Николас надеялся, что сможет достигнуть цели, но сначала хотел узнать ее вкус. Только один раз. Единственный. А потом он больше не позволит себе коснуться ее.
Он целовал ее волосы, шею, лизал гладкую кожу. Рука скользнула по плечу и накрыла грудь. В ушах громом отдавался стук собственного сердца.
Даглесс, приоткрыв глаза, повернулась, чтобы поцеловать его: поцелуй, подобного которому она раньше не знала. Ее вторая половина. Именно то, чего ей не хватало всю жизнь. Он – ее вторая половина.
– Леттис, – пробормотал Николас.
Их ноги переплелись. Объятия становились все крепче. Даглесс улыбнулась, откинув голову, пока Николас осыпал жгучими поцелуями ее шею.
– Меня называли… морковкой, – задыхаясь, пробормотала она, – из-за волос, но салатом [9] … – никогда.
9
Имя Леттис созвучно английскому «lettuce» – салат-латук.
– Леттис…
Он продолжал целовать ее шею, спускаясь все ниже.
– Леттис – моя жена.
Даглесс полностью отдалась его ласкам и как будто не слышала его слов.
И тут до нее дошло. Вскочив, она оттолкнула его.
– Жена?!
Но Николас вновь притянул ее к себе.
– Мы сейчас не будем о ней говорить. Она здесь ни при чем.
Но Даглесс снова оттолкнула его.
– Однако тебе она настолько небезразлична, что ты назвал ее имя, когда целовал меня!
– Случайно сорвалось, – прошептал он, обнимая ее.
Но Даглесс ударила его кулачками в грудь, после чего вскочила с кровати и одернула расстегнувшуюся рубашку.
– Почему ты сразу не сказал о своей жене?! – рассерженно выпалила она. – И почему я ни разу о ней не слышала? Ты вспоминал о ребенке, но сказал, что его мать умерла.
Николас сел в постели. Простыня сползла до талии.
– Но у меня просто не было причин рассказывать тебе о жене. Ее красота, таланты и моя любовь к ней священны. И только ей я могу поведать о своей любви.