– Что за чушь!

– Веришь ты или нет, но так оно и есть. А ты почти не уделяешь ему внимания, и это его с ума сводит. Соответственно, он демонстрирует чудеса героизма и надоедливости, чтобы ты наконец-то его заметил. Слушай, ты удивляйся, но если гладишь – гладь, а то мы с тобой не подружимся. Спасибо, так-то лучше.

Немного понежившись, она вздохнула.

– Мардер, тебя любят все. Ампаро твоя рабыня, она принадлежит тебе без остатка; смотрит на тебя как старые campesinos на ковчег со Святыми Дарами во время крестного хода. Твоя дочь принесла в жертву свою жизнь, чтобы быть с тобой. И я тоже здесь. Да, я журналист, и это, выражаясь твоими словами, репортаж десятилетия, но основная причина – ты. В жизни не встречала такого человека, как Ричард Мардер. Неловко признаваться, но ты вызываешь восхищение. И мне нравится, как от тебя пахнет.

– То есть обаяние и запах пересилили твою неприязнь к американцам. По крайней мере, в моем случае.

– А, да я постоянно трахаюсь с американцами. С немцами, австралийцами… А кого избегаю, так это мексиканцев. Нет-нет, когда мне хочется оттянуться, я обычно лечу в Лос-Анджелес или Новый Орлеан. Навещаю коллег – у меня их довольно много, все они славные ребята, некоторые женаты. Никаких привязанностей, никакой профессиональной caca.

– Как-то непатриотично, с позволения сказать. Как почетный мексиканец, считаю своим долгом оскорбиться. Что не так с мексиканцами?

– Ничего. Достойный народ. Просто, наверное, слишком долго мне не везло. Нет, не останавливайся. Нет, глубже. Да. Сейчас расскажу тебе свои страшилки по-мексикански. Сперва за тобой ухаживают, ты для них луна и звезды, а когда наконец трахнут, ты сразу превращаешься в chingada – человеческие отбросы, с которыми и считаться не стоит. Я встречалась с такими мужчинами, которые садились голышом на краю моей кровати и начинали звонить женам – в то время как из меня еще их сперма вытекала. Вот последний брал меня сзади – помню, думала еще, что кожа на ногах загрубела и надо бы сделать педикюр… кстати говоря, прелюдия для них – это пропустить вместе по стаканчику в баре. И тут у него запиликал телефон. Можешь ли поверить, на звонке – La Paloma [131] . И он взял трубку. Не отрываясь от меня. И заговорил с женой. Она спросила, почему он так тяжело дышит. Да лифт сломался, и вот пришлось по лестнице пилить на пятый этаж. И такой романтики у меня с сородичами было хоть отбавляй. Дай им бог здоровья!

Постепенно ее откровения начали чередоваться с протяжными вздохами и звуками чисто кошачьего удовольствия – которого она желала и, как подозревал Мардер, не слишком часто получала от мужчин.

– Ну а тут что? – спросил он. – Мардер у нас уникум или всего лишь очередное немексиканское изделие надлежащей твердости?

– Ближе к уникуму. Как правило, у мужчины и кофе еще не остыл, а я его раскусила, но с тобой не так. Хотя я пыталась. Подняла все свои связи в Нью-Йорке, хотела выяснить, кто ты такой, – и все без толку. Никто и звать никак, казалось бы. Но сейчас ты в центре бандитских разборок, и у тебя куча денег, которые непонятно откуда взялись. Берешь под крыло горстку pelados, на которых всем всегда было начхать; бросаешь вызов двум крупнейшим наркокартелям в районе – не одному, двум; переделываешь свой дом в форт и до отказа набиваешь оружием – а откуда оно взялось, это еще вопрос; всю организацию взваливаешь на крутого наемника, по совместительству телохранителя и наркоторговца – а он тоже, надо сказать, непрост; и… и не только обводишь вокруг пальца Эль Гордо, своего главного союзника, но и умудряешься подстрелить лучшего друга самого гнусного narcos в окрестностях, опаснейшего преступника, и все из-за девицы, которую едва знаешь, из чистой, судя по всему, порядочности. Такого не бывает, querido [132] . Только не в Мексике.

– Такое случается повсюду. Как ты заметила, я ничего из себя не представляю – но вот он я. Скелли очень даже представляет, однако и он тоже здесь, и это кажется мне почти чудом. Кстати, меня удивляет, что ты сумела так много о нем разузнать. Он, вообще-то, держится в тени.

– Не настолько хорошо держится. Его военное досье более-менее доступно, а что касается дальнейшей карьеры… скажем так, я вхожу в братство журналистов, постоянно отслеживающих деятельность крупных наркокартелей. Я, само собой, специализируюсь на Мексике, но знаю людей, которые ведут группировки из Азии, России и так далее. Ты вот знал, что он работал на Кхун Са?

– Даже и не думал. Он упоминал это имя.

– Владыка Золотого треугольника. Такого, как Эль Гордо, он бы обмакнул в соус и сожрал. Так или иначе, твой Скелли – наемник. Он обеспечивает охрану худшим людям в мире. С точки зрения морали место ему на одной полке с Сервандо Гомесом – и тем не менее он здесь, и он лучший друг человека, которого я назвала бы… наверное, «святой» – неподходящее слово, учитывая, чем ты сейчас занят. Не смей останавливаться! И поцелуй легонько вот тут.

– Матерь Божья, это было чудесно, – объявила она после продолжительной паузы. – Как же давно я такого не испытывала.

– Удивлен, что ты перестала говорить.

Она рассмеялась.

– А когда говоришь, тогда по-настоящему чудесно. И, как ты наверняка заметил, аудиоэффекты отличались от тех, что производила малютка Лурдес.

– У тебя звучнее, пожалуй, – сказал Мардер, – искренней. И не так похоже на имитацию жесткого порно. К слову, у Фуэнтеса в «Старом гринго» [133] говорится, что в старину hacendados секли своих крестьянок, если те, занимаясь любовью, издавали крики сладострастия. Что скажешь? Так и вправду было?

– Еще как. На этом настаивали господские жены. Их оскорбляло, что крестьянки получают то, чего их самих лишили Церковь и положение в обществе. И господа слушались, потому что, ясное дело, могли сколько угодно заниматься сексом с этими самыми крестьянками. И когда patr'on разделял ложе с такой женщиной, то само собой разумелось, что отныне она не имеет права предаваться утехам с собственным мужем, этой грубой скотиной. Однако благодаря нашей славной революции я могу теперь издавать любые звуки, какие… да, продолжай, еще сильнее… ах, да, отлично. Да здравствует Сапата!