– Почему? – спросил он. – Не понимаю.

Пепа Эспиноса ответила:

– Потому что он убийца с нестабильной психикой. Знаю, ты был к нему привязан, но так, как он к тебе, нормальные люди друг к другу не относятся. Мне кажется, ты проецировал на него собственные хорошие качества – доброту, ответственность… много чего.

– Пепа, извини, но ты не знаешь, о чем говоришь. Мы с ним друзья с тех пор, когда сам я был лишь чуть старше Лурдес. Я просто не верю, что он взбесился и ушел из-за такой ерунды – ну приврал насчет девчонки, и что с того?

– Угу, а я б не отказалась получать по сотне песо каждый раз, когда слышу такие речи от подруг. Да как он мог?! Я же тебе говорила уже – вы ведь не просто приятели были, дружки армейские. Это был роман. Ты заинтересовался симпатичной девушкой. Он забрал ее себе. Потому что влюбился? Ну конечно, нет – но ожидал этого от тебя и решил показать, кто здесь главный. Ты задумал отстоять эту землю и живущих на ней людей, и он тебе помог. Значит, ему не до фонаря было? Ну конечно, нет – это он хотел, чтобы ты зависел от него, нуждался в нем. И вот ты нарушаешь правила, врешь ему, чтобы помочь девочке с побегом, и что же происходит? Он ведет себя как обманутая истеричка-chingada, вырубает тебя и дает тягу. Как бы говоря: ну посмотрим, как ты теперь без меня. Это старая история, Мардер. Может, самая старая. Господи, да про это даже в «Илиаде» есть.

– В «Илиаде», да? А может, это ты у нас ревнуешь?

– !Ay chingate! [156] Да что вообще толку разговаривать с мужчиной, который тебя не слушает? И опять-таки, с брошенными женщинами все точно так же, с той лишь разницей, что без твоего дружка-pendejo тебе и в самом деле не выжить.

– Думаешь?

– Знаю. Ты его не видел на пляже, когда они пошли в атаку, а я видела. Боже, какой потрясающий материал я там засняла. Против наших тридцати шло человек полтораста, и они бы нас просто снесли, не будь там Скелли. А он был везде – лез под пули, носился туда-сюда, подбадривал этих бедных ребятишек, не давал им бросить оружие и разбежаться, командовал пулеметчиками… Он сам по себе армия. А ты?

– А я нет. Скелли уникален, других таких бойцов я не встречал. У меня иной набор навыков. То есть пленка получилась хорошая, так?

– Так, только у нас больше не говорят «пленка», Мардер. Ну и каковы же твои навыки?

– Терпение, выносливость, хитрость и вопиющее безразличие к собственной жизни и смерти. С такими качествами люди выигрывали войны, не сделав ни единого выстрела. Ох, а закат-то сегодня – загляденье.

Устремив взгляд на море, Мардер приобнял Пепу Эспиносу. На одно неловкое мгновение она напряглась, но потом все же расслабилась. Как славно было стоять с ней на крыше дома и наблюдать за гневными метаморфозами неба: ленты облаков одна за другой вспыхивали алым, потом малиновым пламенем, и среди этих огненных тонов все еще проглядывали вкрапления восхитительного бледно-голубого цвета, хотя пламя разгоралось все яростней, а идеально круглый пылающий шар с невероятной быстротой погружался в море, отбрасывая на его металлическую гладь блестящую красную дорожку. Наконец потухла последняя искра, и небосвод налился сочным до вульгарности розовым, словно знаменуя кульминацию некоего космического стриптиза, после чего упала целомудренная завеса сумерек – синий час [157] .

Все это время они молчали. Когда представление закончилось, Мардер сказал:

– Думаю, они попробуют еще раз прорваться под покровом темноты. Тогда я соберу всех в доме, постараюсь как можно больше их перебить при помощи мин и как можно дольше продержаться. Насколько долго, зависит от того, когда мир обратит на нас внимание. А это значит, что тебе нужно уезжать и увозить записи.

– Я могу послать их с сотового.

– Нет, не можешь. Они палили по нашей антенне несколько часов подряд. Местная связь еще работает, но про отправку здоровенных видеофайлов с таким сигналом, боюсь, лучше забыть. Кроме того, ты сама должна быть там – участвовать в ток-шоу и вообще пожинать лавры. «И спасся только я один, чтобы возвестить тебе» [158] . Это ключевой момент всего сюжета. Еще на твоем месте я бы остался как есть – рубашка-хаки, волосы грязные и спутанные, бандана. Слегка потрепанная красота. У тебя даже рана имеется.

Она взглянула на заскорузлый бинт у себя на предплечье.

– Осколком камня задело. Ерунда.

– Но это поможет продать твой сюжет и принесет мировую славу: хорошенькая, боевитая, смелая, чумазая и настрадавшаяся журналистка, совсем как наша несчастная страна. Нет, тебе надо уезжать. Но перед этим я хочу попросить тебя об одной услуге, как раз по твоему профилю.

– Проси.

– Мне нужно, чтобы ты засняла кое-что. Сегодня ближе к ночи я планирую встречу с несколькими нашими людьми… часов, скажем, в одиннадцать. К тому времени как раз управлюсь. А ты успеешь подготовить материалы и скинуть их на флешку.

Он обнял ее и удалился, оставив без ответа все ее вопросы.

В библиотеке покойного abogado [159] Гусмана Мардер без труда нашел образцы нужных ему документов и соответствующие разделы мексиканского законодательства, которое хоть сплошь и рядом игнорировалось на практике, сохранило разумную ясность французской философии и тягу к справедливости, порожденную столетиями насилия. Он работал у себя в кабинете; двое бойцов, дежуривших у амбразур, из почтения к patr'on удерживались от разговоров. В восемь в дверь постучалась Ампаро и спросила, ждать ли его к ужину. Он распорядился принести еду на подносе, затем велел ей подождать и набросал коротенький список людей. Их всех он желал видеть на кухне сегодня в одиннадцать. Взглянув на бумажку, мексиканка кивнула и покинула комнату.

Эпифания молча внесла поднос. Он съел энчиладу и опустошил почти весь кофейник. Он набирал текст, распечатывал, правил и распечатывал снова. Ему комфортно работалось со словами, это было напоминание о прежней, навсегда оставленной жизни, печальное и радостное одновременно, – такое чувство, словно читаешь старые любовные письма. Он закончил в половине одиннадцатого, подготовил нужное количество экземпляров, на кремовой бумаге прежнего владельца написал от руки еще один документ и спустился на кухню.